– Свяжите его, – распорядился, перекрикивая шум, Джаддсон.

Спустя минуту он неторопливо подошёл, поднял лежащего на боку дворянина, усадил его и, приблизив лицо, взглянул ему прямо в глаза. Тот поддёрнул связанные за спиной руки и, не отводя взгляда, проговорил:

– У меня не будет пяти тысяч, даже если я продам всё, что имею.

Джаддсон кивнул, выпрямился. Сделал знак Робби. Тот отрезал кусок верёвки, быстро и жёстко связал женщине руки и примотал их к каретной рессоре. После этого взял визжащего ребёнка подмышку и, прижав ртом к груди, заглушил его крик.

– Повесьте их, – ровным голосом приказал Джаддсон. – Вон на том дереве. И его самого, и собаку, и мальчика. Картина будет называться «три пса».

Потом, взглянув в ещё не совсем понимающие, но предельно расширившиеся от ужаса глаза женщины, пояснил:

– По другому нельзя. Сын вырастет – будет мстить.

– Подождите! – крикнула женщина. – Умоляю! Это не…

Её голос заглушил дробный топот копыт. Разлетевшись по старой егерской дорожке, на поляну вынеслась кавалькада. Передний всадник, юный, хорошо сложенный, в чёрном плаще и в чёрной же шляпе резко осадил коня, отчего тот встал на дыбы. За ним показались и, сдерживая коней, стеснились ещё несколько всадников. Всего их оказалось пятеро вооружённых короткими мушкетонами мужчин, – все в чёрных одеждах, – и старый, лет семидесяти, монах.

– Помощи! Помощи! – что было сил выкрикнула женщина. – Защиты и помощи!

Монах что-то быстро сказал, и его спутники в один звук слили хруст взведённых курков. Пять коротких и толстых (без сомнения – с картечными зарядами) стволов выставились против двух охотничьих ружей.

– Кто главный? – спросил монах из-за спин сопровождающих его всадников.

– Я, – ответил сэр Джаддсон и, невесомо приподняв руку, заставил своих егерей опустить ружья. – Я пострадал от этого человека и вершу над ним суд. А вы, святой отец, кем бы вы не были, знайте, что находитесь на моей земле.

– Понимаю, – чуть помедлив, отозвался монах. – Если мы пользуемся вашей дорогой… То готовы вам заплатить стандартную дорожную пошлину. В тройном размере. Поскольку мы едем здесь уже третий раз.

– Это достойно, – слегка поклонился сэр Джаддсон. – Но намерены ли вы, святой отец, вмешаться в мои дела с этим семейством?

– Намерен, – твёрдо сказал монах, – и вмешаюсь, поскольку призыв к этому прозвучал. Но пока вмешаюсь лишь настолько, чтобы уяснить себе суть происходящего. Я выслушаю обе стороны – и заверяю вас, джентльмены, разрешу спор справедливо и честно. Кто будет говорить первым?

Спустя несколько минут, выслушав неторопливый рассказ владельца имения, монах спросил у молодого дворянина:

– Ты с чем-нибудь не согласен, сын мой? Твой обвинитель ничего не напутал?

– Нет, – ответил, с трудом вставая на ноги, дворянин. – Всё так. Но я должен сказать… Он – сумасшедший! За пустяковую рану он потребовал пять тысяч фунтов! А когда узнал, что у меня нет таких денег, распорядился повесить – меня и ребёнка!

– И мёртвого пса, – серьёзно добавил Джаддсон. – Для компании.

– Сын мой, – сказал, обращаясь к связанному дворянину, темнолицый монах. – Со скорбью свидетельствую, что ты намеренно искажаешь факты. Деньги, как выясняется, у тебя потребовали не за рану, – кстати, не тебе судить, пустяковая она или нет, – а большей частью за ущемлённое достоинство.