– Ещё немного подождём, – сказал всадник, возвращаясь от ворот к спутникам.

– А сколько это «немного»? – недовольно спросил один из них, тяжело наваливаясь животом на луку седла.

– Ну, сам считай. Сейчас привратница отнесёт письмо к метрессе. Та прочитает, сочтёт деньги. Отдаст распоряжение. Привратница вернётся – и впустит нас. Думаю, через полчаса мы напоим лошадей и отдохнём.

– Через полчаса! Ехали весь день и всю ночь! Я к этому седлу припёкся, как к сковородке…

– Заткнись, приятель, – негромко бросил предводитель эскорта. – Ты что, терпеть не умеешь?

«Приятель» промолчал. Всадник подъехал к карете, заглянул в окно, резко постучал в дверцу.

– Просыпайся! – приказал он. – Приехали.

Карета едва заметно качнулась. Дверца раскрылась, в её проёме показалась маленькая Адония в своём мальчишеском одеянии. Присев, она осторожно опустила одну ногу на ступеньку, потом вторую – и спрыгнула на землю. Верховые, страдальчески кривясь, тоже стали слезать с лошадей. Разминали затёкшие ноги, переговаривались:

– Всю ночь тащились без отдыха.

– Да. К чему бы такая спешка?

– Наверное, за этой девчонкой могла быть погоня. Не зря же в мужское одели. Кто она, кстати, такая?

– Не твоё дело.

– Ну да, конечно. Я просто так, без интереса спросил. Не доноси патеру.

– Ладно, забудем.

Ждать, действительно, пришлось полчаса. Дрогнула и медленно отошла высокая створка ворот. Из-за неё на полтуловища выступила рослая служка в чёрном балахоне, неприветливо взглянула на прибывших.

– Донна Бригитта распорядилась впустить сиротку! – крикнула она деланно грубым голосом.

– А нас? – не без недовольства спросил предводитель эскорта. – Хотя б лошадей напоить!

– Только сиротку! В женский пансион мужчины не входят.

Шёпотом выругавшись, посланник повернулся к Адонии.

– Иди, тебя ждут.

– Я хочу к маме, – сообщила, уставившись на посланника ясными синими глазками, Адония.

– Ну, так иди! Мама там.

Адония поспешно, стуча мальчишескими, с железными пряжками, башмачками, затопала к воротам и неприветливой, в чёрном балахоне, служке. Торопливо вошла в безлюдный, тщательно выметенный двор. За её спиной с грохотом затворились ворота.

– Где мама? – спросила, обернувшись, с радостным томлением в голосе, девочка.

– Вон туда иди, – махнула рукой служка.

Адония посмотрела в сторону, указанную жестом. В рыжей кирпичной стене приземистого длинного здания с узкими зарешёченными окнами – крашеная коричневой краской дверь с округлым верхом. Над дверью – венок из белых и синих цветов. Цветы! Ну конечно же, мама там!

Добежав до двери, Адония попыталась её открыть, но та не поддалась. Тогда она стала тревожно и часто бить носком туфли в коричневый деревянный планшир. Ей открыла пожилая женщина, тоже в чёрном, с пугающей волосатой бородавкой над бровью. Грубо схватив Адонию за ворот камзольца, она, приподняв, перенесла девочку через порог и, толкнув в сторону раскрытой неподалёку двери, громко крикнула:

– Новенькая!

На звук её голоса торопливо вышли две молодые служки, также в одинаковых чёрных одеждах. Одновременно низко склонились. Одна пробормотала:

– Слушаем, сестра Ксаверия…

– Ты – к госпоже метрессе, – распорядилась Ксаверия, – а ты – отведёшь новенькую в мыльню.