Измерив мне давление, температуру и посветив крошечным фонариком в глаза, Вулфовиц изрек:

— Серьезного ухудшения здоровья решительно не наблюдается. Ваши жизненные показатели вполне приличные.

Бернард, топтавшийся вокруг нас, доложил:

— Он сам не свой, доктор, даже книжку в руки не берет.

Вулфовиц опустился на мою кровать, под его весом одеяло так натянулось, что я не мог пошевелить ногами. Он спросил, беспокоит ли меня что-нибудь еще. Какие-нибудь неприятности?

— Жена меня бросила, — сказал я, — и меня беспокоит международное финансовое положение.

— Современная медицина, — вздохнул врач, — не располагает средствами для лечения подобных прискорбных случаев, мистер Моул.

— У меня депрессия? — поинтересовался я.

— Не знаю. А вы сами как думаете?

— Клиническая депрессия? — уточнил я вопрос.

— Вам грустно, но это нормально. Я тоже грущу, когда вспоминаю мою родину.

Доктор воззрился на репродукцию «Едоков картофеля» Ван Гога, висящую над кроватью. Уж не напомнила ли она ему Варшаву и ржаной хлеб? Насмотревшись на Ван Гога, доктор вновь перевел взгляд на меня:

— Если грусть не пройдет, я направлю вас к нашему психологу.

Я поведал ему историю моих контактов с психотерапевтами: либо я влюблялся в них, либо мои проблемы вгоняли их в беспросветную скуку. Мой последний терапевт зевал, не переставая, все пятьдесят минут, что я у него сидел.

— Марта Ричардс сделана из другого теста, — заверил Вулфовиц. — Это добрая женщина. А теперь расскажите-ка о вашей предстательной железе. Как у нее дела?

Вопрос прозвучал так, будто моя простата живет своей собственной жизнью, ходит по магазинам, общается и, возможно, даже выпивает.

— Надеюсь, она худеет, — ответил я.

— Дай-то Бог. К зиме вам надо отрастить волосы.

Уже уходя, он произнес заговорщицким тоном:

— Мистер Моул, в следующий раз женитесь на уродине. Тогда никто ее у вас не отнимет, обещаю.

Пятница, 28 марта

Пришлось вылезти из кровати и отправиться на химию. Бернард поехал со мной, потому что мать записалась на стрижку в лестерской парикмахерской. В наш деревенский салон она не ходит с тех пор, как Лоуренс посоветовал ей удлиненную стрижку как «более подходящую для стареющего лица».

Бернард захватил с собой «Человеческий фактор» Грэма Грина, чтобы не скучать в ожидании, пока меня отпустят. Он предлагал почитать вслух во время терапии, но я, поблагодарив, сказал, что послушаю запись передач Мелвина Брэгга «В наше время» на маленьком плеере.

— Ты прямо зациклен на самообразовании, признайся, старик, — ухмыльнулся Бернард.

— Я был вынужден стать самоучкой, поскольку не получил хорошего образования — вследствие нерадивости моих родителей.

Парень, подключавший меня к капельнице, был родом из Филиппин.

Я полюбопытствовал, давно ли он живет в Лестере.

— Маюсь здесь уже четырнадцать лет, — ответил он.

Почему же тогда не вернуться домой, удивился я.

— Когда отец решал, кто из его детей должен получить высшее образование, его выбор пал на меня. И теперь я посылаю домой то, что зарабатываю. На эти деньги кормится вся семья, а состоит она из семнадцати человек.

Позже, слушая, как Мелвин Брэгг расспрашивает академиков насчет роспуска монастырей в шестнадцатом веке, я размышлял о том, что жить в Англии двадцать первого века сравнимо с выигрышем в лотерее, ставка в которой — твоя жизнь.