— Это лишь доказывает, — тихо, чуть ли не шепотом проговорила Христиана, — что человек подчас выражает желания, в которых потом раскаивается.

— Вы раскаиваетесь, что побудили нас явиться сюда? — спросил Самуил. — Эта сутолока уже успела вам наскучить? Скажите только слово, сударыня, и я уведу этих людей так же быстро, как привел.

— Вы сделаете это?

— Как только пожелаете, даю слово! Тем более что приключениям такого рода лучше не тянуться слишком долго, а оставлять в памяти след, подобный молнии, что сверкнула и погасла. За эту неделю в жизни моего народца не было ни одной скучной минуты, а на этом голубом знойном небе — ни одной тучки. Нам самое время уйти. Мы вас утомили — что ж, я вас избавлю от нашего присутствия. И прежде всего от самого себя.

Христиана сделала жест учтивого отрицания.

— Я только надеюсь, — продолжал Самуил, — что наш маленький вояж был не вовсе бесполезен для вашего счастья. В самом деле, Юлиусу следовало встряхнуться, он в этом нуждался. Видите ли, сударыня, ваш дражайший супруг — это своего рода маятник, я же имею честь состоять часовщиком при этом механизме. Возвращаю его вам заведенным по крайней мере месяца на три.

— Господин Самуил! — оборвала Христиана с достоинством.

— Прошу прощения, сударыня, — возразил Самуил, — я не хотел вас оскорбить. Никак не могу привыкнуть, что истина, будучи высказана вслух, может восприниматься как обида. И однако, если исходить из расхожих понятий, с моей стороны было бы… — как это говорится? — неуместно, если бы, пытаясь проникнуть в ваши помыслы, я рискнул предположить, что во время этого представления вы были поражены искренностью и силой страсти, переполнявшей меня…

— Не вижу, что могло бы помешать мне признаться в этом, — сказала Христиана.

— А если бы, — продолжал Самуил, — я в таком случае осмелился предположить, что вы могли бы мысленно сравнить этот жар, эту мощь порыва с мягкими, бледными чувствами Юлиуса…

Христиана снова прервала его.

— Господин Самуил, — твердо произнесла она, — во всем мире я люблю только моего мужа и ребенка. Моя Душа всецело принадлежит им. Их нежность — вот все, что нужно для утоления потребностей моего сердца. Это его богатство, а кто достаточно богат, никогда не завидует и не стремится завладеть богатствами других.

— О добродетель, неколебимая, как скала! — язвительно вскричал Самуил. — Подобная твердость, сударыня, быть может, и почтенна, но неуклюжа и опасна. Будь в вас поменьше жесткости и тщеславия, а гибкости и тонкости побольше, кто знает, возможно, вы бы и смягчили мое сердце, в сущности более уязвимое, чем кажется? Отчего было не попробовать хотя бы обмануть меня? Увы!

Христиана осознала свою тактическую ошибку: в поединке с таким грозным противником ее и в самом деле не следовало допускать.

— Теперь моя очередь, — проговорила она, — повторить ваши слова, сударь: я не хотела вас оскорбить.

— Оставим это, — холодно отозвался Самуил. — Сейчас, сударыня, нам пора проститься. Я положил себе предстать перед вами не раньше чем вы сами звоном колокольчика призовете к себе вашего покорнейшего слугу. Не беспокойтесь: я, знаете ли, никогда не забываю ни одного из своих обещаний.

— Как? Ни одного? — прошептала Христиана.