Когда мальчишка скрылся, Рамирес предложил Пеллэму:

— Пойдем обмоем мою сделку. — Он похлопал по карману, в котором лежал пухлый белый конверт. — Ты текилу пьешь?

— Мескаль пью. Саузу пью. Но маргарита — отвратительное пойло.

Рамирес презрительно ухмыльнулся, как, похоже, он делал всегда, когда при нем говорили о чем-то очевидном, и пошел вперед, нетерпеливым жестом предложив Пеллэму следовать за собой. Судя по всему, план на вечер был составлен.

Червя они разделили пополам.

Они устроились в прокуренном кубинско-китайском ресторанчике неподалеку от Колумбус-серкл. Рамирес разрубил бедное существо пополам ножом с выкидным лезвием в стиле «Вест-сайдской истории».

Пеллэм рассказал ему о натурных съемках в Мексике, где ему приходилось часами сидеть в обществе свободных от работы осветителей, костюмеров и каскадеров, которые похвалялись своими психоделическими опытами, поглощая жирных белых червей из мескаля.

— Однако, лично я ничего не чувствовал.

— Ты совершенно прав, — заметил Рамирес. — Эти ребята просто пудрили тебе мозги.

И с этими словами он проглотил свою половину червя.

Съев по две тарелки тамалы каждый, они вышли на улицу. Задержавшись у стойки, Рамирес купил еще одну бутылку мескаля.

По дороге в центр города Рамирес пожаловался:

— Слушай, на дворе суббота, а я без женщины. Задница какая-то!

— А та официантка в ресторане, по-моему, она пыталась с тобой заигрывать.

— Которая?

— Испанка.

— Эта? — презрительно фыркнул Рамирес. Помолчав, он нахмурился. — Слушай, Пеллэм, позволь дать тебе хороший совет. Никогда не говори слово «испанцы».

— Вот как?

— Это плохое слово.

— Ну тогда скажи мне, как будет политкорректно? Мне будет очень любопытно услышать это от человека, который спокойно употребляет такие слова, как «ирландишка» и «ниггер».

— Это совершенно другое дело.

— Неужели.

— Да.

— Это почему?

— Потому, — сказал Рамирес. Затем все же решил объяснить: — Понимаешь, надо называть человека по той стране, откуда он приехал. Доминиканец. Пуэрториканец. Вот я — я кубинец. Если хочешь называть всех одинаково, говори «латиноамериканцы». — Отхлебнув из горлышка, Рамирес начал декларировать: — «Apostol de la independencia de Cuba guia de los pueblos… Americanos y paladin de la dignidad humana.» Ты испанским владеешь?

— Совсем чуть-чуть. Недостаточно для того, чтобы понять ту чертовщину, которую ты только что сказал.

— Эти слова высечены на памятнике Хосе Марти на Шестой авеню. В Центральном парке. Ты его никогда не видел?

— Нет.

— Ха! — презрительно усмехнулся Рамирес. — Как ты мог его пропустить? Он в высоту тридцать футов. Его лошадь стоит на двух ногах, а сам Марти взирает на Шестую авеню. А лицо у него какое-то странное, как будто он никому не доверяет.

— А кто такой этот Марти?

— Ты не знаешь?

Если не брать в счет фильмы по искусству, история в Голливуде ограничивается вестернами, не имеющими ничего общего с исторической правдой, и фильмами о войне.

— Хосе Марти воевал с испанцами, чтобы изгнать их с Кубы. Он был поэтом. Когда ему было пятнадцать или шестнадцать лет, его выслали из страны. Он объездил весь мир, сражаясь за независимость Кубы.