Сколь не удивительна была эта перемена декораций, она не произвела почему-то на Киру никакого впечатления. Всё её внимание сосредоточилось на господине, сидевшем в кресле.

Это был молодой человек высокого роста и крепко сложенный, с красивым, умным лицом, обрамленным иссиня-чёрной бородкой; его большие чёрные и жестокие глаза сурово и презрительно взглянули на неё.

На нём было темного цвета трико и зелёный с серебряным шитьём парчовый камзол, стянутый в талии богато отделанным поясом, на котором висел кинжал; низ камзола, в виде короткой юбки, был весь в складках и оторочен мехом.

Второй из сидевших за столом был молодой человек итальянского типа, одетый в длинный, широкий балахон; третий был тоже, по-видимому, вельможа, но очень сумрачного вида.

Но затем внимание Киры обратил на себя человек, который на её глазах поднялся по лестнице, и в эту минуту подошёл к столу.

То был Басаргин, а вместе с тем как будто и не совсем он.

Когда человек этот бросил на землю свой длинный чёрный плащ с капюшоном, то она увидела, что на нём надет колет из оленьей кожи, а ноги обтягивает тонкая кольчуга. Под плащом он принёс ребенка, мальчугана лет шести или пяти, розового, белокурого и прекрасного, как херувим; у того платком был завязан рот, и он казался в обмороке.

— Гляди, Жиль, какую я тебе принёс славную добычу, — сказал вошедший, бросая ребёнка на колени тому, который сидел в кресле.

— А это, — он показал на Киру, — мать это мать этого бутуза. Она тоже может пригодится на что-нибудь.

— Пожива хорошая. Спасибо, Роже, не то мы сегодня сидели бы с пустыми руками, ответил тот.

Наполнив вином свой бокал, он подал его пришедшему, который осушил его залпом.

Затем он встал и сказал:

— Идёмте друзья, и приступим сейчас же к делу. Ты, Франциск, снеси ребёнка, да прежде приведи его в чувство. Ты, Саллэ, поди зажги лампады и всё приготовь, а ты, кузен Бриквилль, отведи даму. Она нам понадобится, когда мы покончим с мальчишкой.

Тот, кого назвали Бриквиллем, схватил Киру и потащил. Несомненно, это был Басаргин. Его мертвенное лицо склонилось над ней, зловонное дыхание душило её, костлявые пальцы впивались в её тело, как железные когти, а хорошо знакомый голос злорадно шептал:

— Наконец-то ты в моих руках, убийца. Здесь, где погибло столько несчастных, где ещё всё дрожит от предсмертных воплей убитых, где стены пропитаны кровью и оживают ужасы адского шабаша, здесь-то я и замучаю тебя, чтобы твоя смерть пресекла, наконец, соединяющую нас связь. Тогда и ты отправишься со мной на мучения в ад.

Кира безумно отбивалась от него. В эту минуту она невыразимо страдала от изумительной, непонятной двойственности своего существа.

Она точно раскололась, сознавая себя в одно и то же время Кирой и кем-то другим, — иной женщиной, имя которой от неё ускользало; подобно тому, как Алексей одновременно казался и Басаргиным, и тем неизвестным, которого только что называли Роже де Бриквилль.

Пока эти мысли проносились ураганом в её возбуждённом, усталом мозгу, её всё куда-то тащили. И вдруг она очутилась в круглой зале с голыми стенами и каменным полом. В громадном очаге пылал целый костёр, а вся обстановка залы состояла из длинного стола и нескольких стульев.

Налицо оказались те же люди, которых она видела раньше. Только теперь человек в зелёном камзоле был совершенно нагим, а у прочих были только кожаные передники; она же, крепко привязанная к стулу, не могла пошевельнуться и с ужасом глядела на ребёнка, который уже пришёл в себя и выбивался с криком из рук раздевавшего его Франциска.

Наконец, мальчугану заткнули рот, накинули верёвку на шею и повесили на стенной крюк. Кира видит, как синеет лицо ребёнка, и сердце её разрывается на части, но освободиться она не в силах. По знаку чернобородого ребёнка сняли и подали ему.