|
Поэт Валерий Маслов играл желваками, отвернувшими к реке. Нарочно, чтобы не смотреть на портупей-юнкера Егора Постникова. Этого нескладного увальня с чуть заметными усиками пригласил Алексей Акадский. Просил любить и жаловать, поскольку тот не только сослуживец, но и староста курса. Их военное училище располагалось где-то на Знаменке и готовило офицеров для пехотных корпусов. Оба весьма переживали по этому поводу и часто впадали в злое уныние оттого, что они не гусары, овеянные легендарной славой, и никогда не станут героями баллад. Сейчас на их лицах читалась жгучая обида, нанесенная словами кого-то из поэтов. Стихов их Бабарыкин не читал, да и, по правде сказать, не стремился, но если люди называют себя «поэтами», отчего бы с ними не согласиться?! Таковых за столом было еще двое. В затененном углу беседки сверкал глазами Иннокентий Миров-Польский, потомственный дворянин, как раз-таки успевший послужить в кавалерии, а в одном из плетеных кресел расположился Ренкерман, неприятный тип с жиденькими бакенбардами и прыщом на носу. Тут и слепому ясно: о чем бы они не спорили на словах, на деле все сводилось к тому, что пятеро молодых кавалеров никак не могут поделить внимание трех барышень.
– Вы заметили, господа, какой удивительно-чистый воздух в сосновых лесах? Стоит только подышать, все болезни проходят. Чахотка, испанка, любая хворь! Татьяна попыталась увести общий разговор подальше от конфликта, но тему выбрала неудачно. Эльза Фалетти, подруга по институту благородных девиц, побледнела и стала. Сидевшая рядом Раиса Трофимова подала ей вышитый платок. Разговор не клеился. Неловкое молчание окутало сад. Хозяин дома усмехнулся, вспоминая похожие сюжеты из своей юности. – Чем же прикажете спасать наших Несмеян, господин Мармеладов? Может б-б-быть рассказы о ваших заморских путешествиях увлекут их настолько, что… – Это еще успеется, – перебил его приятель. – Лучше пощекочите нервы гостей той байкой, что давеча мне поведали. – А ведь верно! Чтобы прогнать скуку прочь, кладбищенские истории вполне годятся, – Бабарыкин потер ладони. – Случилось это в незапамятные времена. Когда я только родился, жил в нашей местности один могильщик. Суровый старик. Вечно ходил с нечесаной б-б-бородой и в неопрятном сюртуке, а подпоясывался двумя веревками. Мы, малышня, дразнили его издали, но б-б-близко подходить опасались. Очень уж тяжелая рука б-б-была, если поймает да за шкирку тряхнет – неделю потом синяки не проходят. И вот однажды в такую же ночь, когда весна сменяется летом, повесился этот странный дед в сосновом б-б-бору, аккурат за погостом. На тех самых веревках, что вместо пояса носил. Оплакивать его никто не пришел, зарыли в землю б-б-без отпевания – да и забыли. А год спустя началась чертовщина! Бабарыкин оглядел лица, едва подсвеченные угасающим костром. От злости и обиды не осталось следа, всем не терпелось услышать продолжение истории. А рассказчик нарочно тянул паузу, прихлебывая чай, чтобы еще больше распалить интерес. – Что за чертовщина, папенька? – не выдержала Татьяна. – Жуткая чертовщина! – ответил тот, поежившись. – Девушки стали пропадать на исходе весны. Красивые девушки, вроде вас с Раисой. Выйдут за ворота в одиночку – все, пиши пропало. Находили их потом задушенными в окрестных лесах. Лет пять или шесть такое творилось, но это еще не самое страшное. |
