Не велел.

Просто сказал: по его мнению, так будет лучше.

Никакой опасности он не чувствует. В случае чего способен о себе позаботиться. Присутствие часового лишнее. Это свидетельствует о недоверии. А его это в значительной степени оскорбляет. Господа из Санкт-Петербурга должны понять.

Курносый не спорил. Пожал плечами, спрятал револьвер, поправил кепку и попросил пана адвоката собственноручно написать записку, адресованную человеку, который оставил охранника тут, у посылки.

Содержание следующее. Такой-то, фамилия и имя, берет всю дальнейшую ответственность на себя. Понимает возможные последствия своего решения. Необходимую охрану груза в лице такого-то до передачи адресату в лице такого-то российская сторона должным образом обеспечила. Все, дальше курносый с удовольствием и облегчением умоет руки.

Он охотно согласился — только расписка, ничего больше. Сел за стол, взял лист бумаги, даже неизвестно для чего освежил содержимое похожей на боченок чернильницы. Начал писать каллиграфическим почерком, который давно прославил его в профессиональной среде. Но русый, котором сначала не было дела, подошел, глянул через плечо, чем прогневил — адвокат терпеть не мог подобного поведения. Но возмутиться не успел: замечание охранник сделал дельное.

Адвокат по привычке начал писать на польском языке и пришел в себя, уже полностью закончив записку. Русый прав, придется переписывать. Те, для кого записка предназначалась, лица из Санкт-Петербурга, польского не знали совсем. Лучше писать на русском. Пришлось немножко напрячься, наморщить лоб, чтобы вспомнить этот язык. Будто не совсем чужую, но за время проживания во Львове достаточно забытую. Употреблять ее в повседневности не было никакой необходимости: город свободно говорил на немецком, польском, украинском, понимали идиш. Русский звучал, однако ходил в довольно ограниченных кругах.

Скомкав испорченный лист, адвокат вытащил из ящика небольшую стопку чистой бумаги. Писал, медленно вспоминая грамматику. Несколько раз употреблял неправильные слова, зачеркивал, начинал сначала. Мог бы отдать расписку в том виде, в котором получалось. Но образование, воспитание и в целом — мировоззрение не позволяли пусть и такой простой документ, который ни к чему его не обязывал, оставлять неопрятным и с ошибками. Сам себя не уважал бы после этого.

Поэтому выбрасывал испорченный лист под стол, в корзину для мусора.

И брал новый.

Охранник терпеливо ждал. Когда пан адвокат наконец справился с третьей попытки, молча взял лист, свернул вчетверо, спрятал во внутренний карман пиджака. Кивнул, повернулся и пошел себе прочь, так и не обменявшись с хозяином ни словом. Видно, сам не очень-то и хотел сидеть тут без действия. Вдруг получил лишний повод оставить пост. Как русый объяснит все своему кругленькому старшему товарищу, хозяина менее всего беспокоило. Пошел — и слава Богу.

Днем припекало, хоть летом жара тут ощущалась не так, как в Киеве. Впрочем, не погода определила выбор. Эмигрировал он, конечно, по политическим мотивам. Но российское подданство на австрийское поменял не потому, что слишком идейный.

Так проще выполнять поставленные в Петербурге задачи.

Ничего особенного не требовалось. Просто надо делать все зависящее от него для законной защиты интересов одного здешнего, близкого пану адвокату сообщества.

Его сообщество, в главном городе великой австрийской провинции, Королевстве Галиции и Лодомерии, несправедливо вынуждают противостоять обществу. Австрийская власть могла бы больше уважать мнение тех, кто еще недавно имел значительно больший вес в обществе. И, куда же правду деть, повлиял на развитие пусть не целой провинции, но города Львова — это наверняка.

Закрывать глаза и по-страусиному прятать голову в песок уже не получится. Глыба, сдвинутая с места далеко за восточной границей, упала так, что гром доносится даже сюда, в тихую и до недавнего времени спокойную, благополучную Галичину.