Что за бред, думал я, этому пареньку нечем заняться в такое прекрасное утро, кроме как заманивать туристов в лавочку своего батюшки. Суетиться у телескопа, устанавливать его, протирать линзу, а потом нести эту чушь насчет «человека, воссоздавшего творение Господне», и подсовывать кусок холста, когда перед его глазами сам Бог во всей своей славе разворачивает созданное им без всякой помощи и вмешательства рук человеческих. И все это для того, чтобы загнать вам ископаемую окаменелость или нитку четок. Как на торжище Лурда. Кони-Айленд, очень схожий с этим по омерзительности, все же честнее. Никто не восторгается там океанской солью и не пытается вам ее всучить. Туда приезжают позагорать, попотеть и быть по-честному одураченными самыми профессиональными в мире жуликами.

Ладно, вернемся к чему-нибудь более интересному. А интересное — это старый пустынножитель, с улыбкой рассуждавший о биче автомобильного нашествия. Он признавал, что эта штука приносит некоторую пользу: ломая клановые перегородки, разрушает человеческую обособленность. С другой стороны, она лишает людей укорененности, делает их легковесней. Все становится нетрудным. Путешествия, требовавшие напряжения всех сил, превращаются в легкие прогулки. Люди стали какими-то размягченными, мускулы одрябли. И все им приелось, ничто не может удовлетворить. Каждый миг подавай им что-нибудь щекочущее нервы. Кое-чего он не мог постичь вообще — как эти вялые и малодушные люди могут пренебрегать смертью. Лишь бы было поострей, а о том, что может случиться, они не задумываются. Вот он только что повидал компанию женщин, совершавших увеселительную прогулку. Одна из них сломала шею, не вписалась в крутой поворот… Он рассказывал об этом спокойно и буднично, как об обыкновенном дорожном происшествии. Ну да, он нагляделся в пустыне на перевернутые и разбитые машины, влетевшие в катастрофу на скорости ста, а то и более миль в час. «Кажется, что для них, кроме скорости, ничего не существует, — сказал он. — Никто не ездит по сорок пять миль в час, а ведь это лимит скорости в Калифорнии. Никак не могу понять, для чего устанавливать правила, которые люди все время нарушают, глупость это, на мой взгляд. Если в самом деле хотят, чтобы люди ездили осторожно, зачем же выпускать моторы, с которыми машина идет семьдесят, восемьдесят или сто миль в час. Где тут логика?»

А дальше он заговорил о преимуществах одинокой жизни в пустыне, о жизни среди звезд и скал, как нужно исследовать землю, вслушиваться в ее голоса, дивиться сотворенному Богом, и так далее, и прочее, и прочее. «Человек много и хорошо размышляет, когда он все время наедине с самим собой. Никогда я не был особенным книгочеем. Всему выучился из опыта, из того, что мне подсказали мои глаза и уши».

Я задал ему довольно дурацкий вопрос, откуда, по его мнению, начинается пустыня.

«Да что ж, — ответил он. — Насколько я понимаю, все здесь пустыня, вся эта земля. Здесь всегда что-то растет, это, знаете, не просто песок. Топорщится что — то всегда поверх песка, а под ним ведь почва, надо только провести воду и подкормить эти ростки. Люди чуть ли не в панику впадают, когда оказываются в пустыне. Думают, что погибнут тут от жажды и от лютого ночного холода. Конечно, и такое бывает, но по большей части из-за потери самообладания. Если вы отнесетесь к пустыне спокойно и не испугаетесь, она для вас не опасна. Гибнут-то оттого, что поддаются панике. Человек может прожить день-два без воды, это его не убьет, лишь бы он не начал волноваться из-за этого. Да что тут говорить, я не хочу жить нигде в другом месте. Обратно в Айову меня не заманите ни за какие деньги».

Я хотел узнать о бедлендах, так ли уж они непригодны. Проезжая по пустыне Пэйнтид, сказал я, я был поражен видом этой земли, казалось, она умерла навеки.