|
Это достижение принадлежит моему другу Петру Андреевичу Самохвалову. Оно установлено им два года назад в Минской губернии, начальство которой оказалось не слишком просвещенным для малой родины нашей авиации. Сегодня вы увидите краткий полет на аэроплане с двигателем внутреннего сгорания. Если эксперименты двухлетней давности служили лишь для изучения самой возможности моторного полета на снаряде тяжелее воздуха, сегодня мы опробуем прибор, служащий прототипом аппаратов для длительных и высотных вояжей. Дабы не подвергать ненужной опасности авиатора и находящихся внизу людей и животных, мы пока ограничиваемся прямыми полетами на небольшой высоте. Но так как слухи о наших экспериментах взбудоражили столицу, мы не считаем себя вправе далее скрывать, как движется прогресс. Пусть вас не разочарует малая дальность и высота — если не в этом, то в следующем году мы всенепременно полетим над Невой!
Джевецкий не сорвал аплодисментов как Плевако. Но ему и не надо было кого-то убеждать или защищать. Самолет мог заявить о себе сам. Наблюдательная комиссия столпилась у длинного сугроба высотой в полметра, перечеркнувшего полосу примерно посередине. Петр рассуждал так — ненарушенность снежного покрова будет самым очевидным доказательствам полета, а в случае неисправности он не разобьется при ударе в снег. Бывают дни, о которых говорят — тогда вершилась история. Чушь, история движется даже в самые заурядные периоды, когда, кажется, что решительно ничего не происходит. Но действительно бывают судьбоносные даты, разрезающие бесконечную череду восходов и закатов на «до» и «после». Однако в течение самого исторического дня участники событий далеко не всегда ощущают монументальность момента. Вот и сейчас Самохвалов лишь чуть-чуть тщательнее, чем обычно проверил самолет, натянул на лицо шерстяную маску и очки-консервы, мелкие и чрезвычайно полезные изобретения последней недели. Урчание двигателя сменилось воем полных оборотов, заснеженная полоса скользнула под лыжи. Справа железнодорожная насыпь, слева замерзшая река, впереди — кучка зрителей, опрометчиво сгрудившихся у самой полосы. Ощущение отрыва, мягкое движение рукояти, компенсирующее действие винта и не дающее излишне воспарить вверх. Как только головы комиссии ушли под левое крыло, Самохвалов сбросил газ и через несколько секунд снова катился по снегу. Надеясь, что твердый наст не подведет, чуть прибавил оборотов, дал педаль, развернулся и вторично пошел на взлет, перемахнув через сугроб с юга на север. Привычным уже движением подогнал машину к ангару, вырубил зажигание, сдал самолет в студенческие руки и поковылял навстречу гостям. Петр пожимал чьи-то руки, слушал поздравления, что-то отвечал, а сам протискивался к черной стариковской фигуре в неизменной контр- адмиральской форме. Растолкав придворный генералитет, он придвинулся к Можайскому и обнял его, зарывшись лицом в седую поредевшую бороду. Фотограф, не сподобившийся снять самолет в полете — уж слишком быстро, окаянный, мелькнул, стал разворачивать треногу в сторону обнявшихся мужчин, а Самохвалов спросил: — Могли ли вы тогда у Дворцовой набережной поверить, что через три года полетит наш с вами самолет? — Тогда я мог лишь верить, что при любой возможности оборву уши мелкому нахалу, что вздумал шутить над стариком, — Александр Федорович действительно взял Петра за тонкие мальчишечьи уши, но отрывать их передумал. Потом были официальные восторги, индивидуальные и групповые фото у самолета на земле, осмотр пилотской кабины, расспросы студентов и их степенно-гордые ответы, но это уже решительно ничего не меняло. Колесо истории только что прошло одну из своих реперных точек — в России появилась авиация — и неумолимо покатилось дальше. При этом на Волковском поле внешне ничего не изменилось, только полеты становились все длиннее, а проведенное в воздухе время — больше.
Вторая площадка в километре к югу от конца первой позволила первый раз набрать высоту, сравнимую с достигнутой в парении под Логойском. |
