— Верно, Винченцо! Ох, как верно сказал ты! — горячо подтвердил Афанасий. — Трудно в одиночку в чужом краю сохранить веру правильную, взгляд прямой! Так и хочется приспособиться, поддакнуть, где надо, промолчать, где выгодно…

— Аи, Афонас… — Перотта затряс головой, как бы вытряхивая что-то из волос, и неожиданно хлопнул в ладоши. — Джакомо-менестреля сюда!

Почти сразу, словно поджидал неподалеку, в зал вошел юноша в лиловых, обтягивающих длинные ноги штанах. В руках он держал лютню. Винченцо кивнул менестрелю, и тот протяжно запел на незнакомом Афанасию языке. Грустная, незамысловатая мелодия, как белый голубь, металась под высокими сводами зала и не находила выхода. Винченцо тосковал вместе с балладой, на его подвижном лице отражалось страдание. Торговый гость слушал вроде бы отрешенно, но вот резким движением рванул завязку у ворота, сжал в руке серебряный кубок. Мелодия смолкла, умолк и голос менестреля.

— О чем он пел, Винченцо?

— О том, как рыцарь отправился в дальний путь с благочестивой целью. Благородная дама осталась его ждать. На пути рыцаря было много препятствий, он сражался, побеждал чудовищ, но где-то потерял себя. И теперь он не знает, куда лежит его путь и ждет ли его еще благородная дама… Я слушал твой рассказ, Афонас, и подумал, что тебе будет близка эта баллада… Я сам люблю ее больше других. Прости, если напрасно растревожил тебя. Долг хозяина развлекать гостя…

— Ах, Винченцо! Ты правильно угадал! Эта песня про меня! Я не мог больше жить на чужбине, но и на любимую Русь иду в тревоге великой. Не потерял ли я себя, как тот рыцарь?!

— Ты глубоко смотришь в мир, Афонас. Ты найдешь ответ. Не знаю почему, но я верю тебе. Я слышал много рассказов торговых гостей. Все они не удерживались от того, чтобы рассказать больше, чем видели, уходили вслед за своим или чужим воображением. Только ты говорил о том, что видел сам. Больше десяти лет я представляю в Каффе Генуэзскую республику. Знаешь ли ты, где моя родина?

И. Айвазовский. Венеция

Неизвестный художник. Панорама Генуи

— Нет, Винченцо, откуда мне знать. Я думал, ты генуэзец.

— Я родился в Венеции, Афонас, и уже больше тридцати лет не видел родины. Джакомо пел венецианскую балладу. Он часто исполняет их для меня. Ты знаешь, Венеция до сих пор снится мне. О, как она прекрасна на рассвете, когда тени дворцов лежат на зеленых водах Большого канала, а тысячи голубей, просыпаясь, воркуют на площади Святого Марка… И гондольер у пристани, тихонько напевая себе под нос, собирает со дна гондолы цветы и факелы, оставшиеся после веселой ночной прогулки. Если бы ты видел, как грациозно скользит гондола по тихой воде…

— Почему же ты покинул Венецию?

— Там я был беден, мой род разорился, и у меня не было будущего. Я был молод. В Генуе и потом здесь, в Каффе, я нажил богатство, сумел сделать карьеру. Теперь у меня большой дом, семья, много слуг, я служу Генуэзскому банку святого Георгия, и в чем-то моя власть больше, чем у самого консула. Но иногда меня мучает мысль: зачем все это, если я не в Венеции? Ты понимаешь меня, Афонас?

— Да, да, Винченцо! Я думал об этом тысячи раз, глядя на чужое небо и мечтая о Руси. Сейчас я близко от цели, и опять сомнения терзают меня: правильно ли я поступаю, возвращаясь назад?

— За тебя, Афонас! — пылко вскричал Винченцо, пригубил вино и, нарушая все правила этикета, вскочил из-за стола, подошел почти вплотную к гостю. — Слушай, что я тебе скажу. Ты купец судьбой, но поэт в душе. Я такой же, и уже много лет в своих тайных записках изливаю мою тоску по Венеции и размышляю о сути вещей.