|
Анхис Димитриевич сполз на пол. Он пытался встать, но сил хватило только, чтобы приподняться и упасть грудью на диван, и в такой неудобной позе мой товарищ уснул. Я тронул Анхиса Димитриевича за плечо, пару раз встряхнул. Диалога уже не получалось. И тогда я решился. Чего уж тут, собственно, терять? А вдруг — поможет? Пусть, хоть одному человеку полегчает… Я приспустил джинсы, рванул от поясницы вниз старенькие треники Анхиса Димитриевича, вместе с трусами. Бог мой!.. Я, видимо, всё-таки переоценил свои возможности. Мужская волосатая жопа!.. Нет… Это выше моих сил… Я потянулся рукой к своему пиджаку, который висел рядом на стуле. Там, во внутреннем кармане, у меня всегда лежала фотография жены. Мне очень нравилась эта фотография. Когда-то Валера Бауэр, будучи у нас в гостях, случайно щёлкнул фотоаппаратом. Обычный чёрно-белый снимок. Жена кушала арбуз… Я прислонил фото жены к спинке дивана. — Больно! — Проснулся, вскрикнул, а потом застонал Анхис Димитриевич. — Конечно, больно, Ансик… Всем больно…
11.10.10.
Сон в летний день…
Кладбище в Растсовхозе… Разросся городок из крестов и оградок. Я не был тут пятнадцать лет. Когда-то это кладбище было посторонним объектом. Умирали в совхозе люди, их хоронили на кладбище. Родственники шли за гробом, плакали. А в нашей семье все были живы — и бабушка, и папа и мама. На кладбище из нашей семьи никто не лежал. Поэтому было ощущение такого автономного бессмертия. Бессмертие не может продолжаться вечно. И бабушка умерла. И папа. И дальние родственники. И кладбище уже не посторонним стало. Знакомыми стали его улочки — проходы между могил. И дома — холмики в оградках. Я пришёл проведать родных. Положил цветы. Оправил могилки. Потом решил пройтись по городку. Июньский ветер приносил из степи запах полыни. Шелестели бумажные цветы на венках. И тут… Да, конечно, много времени прошло, но… Кирхгеснер, Мальзам, Зайцев, Вибе, Лаутиншлагер… Моок, Кихтенко, Савицкий, Иллинзеер… Сколько знакомых людей ушло из жизни!.. Немцы… Я думал, что все они выехали в Германию… Никуда они не уехали… Здесь они все… В семидесятых я написал «Неверную жену», которая так и не получила признания прогрессивной общественности. Значительная часть моей мелодраматической повести была посвящена ему, моему любимому Растсовхозу и его обитателям (отрывки):
СЦЕНА 1 К концу рабочего дня Доблер и Колтайс крупно повздорили и сошлись в честном поединке в обширной земляной яме, которую сами же в этот день выкопали для силоса. Доблер повалил Колтайса, сел ему на грудь и стал словесно доказывать свою правоту. Колтайс вывернулся, подмял Доблера и наложил ему в рот земли, чтобы тот, наконец, замолчал. Но Доблер землю выплюнул, укусил Колтайса под дых и, пока его противник беззащитно корчился в яме, проутюжил его сверху бульдозером, и так весь трактор на Колтайсе и оставил. А сам ушёл домой. Жена Колтайса, Матильда, управлять трактором не умела. Поэтому, громко ругаясь по-русски, с большими затруднениями, авторитетным низом спины, она сдвинула бульдозер со своего супруга и, продолжая всё так же ругаться, пинками погнала его домой.
СЦЕНА 3 Виктор Ильинёв ударно трудился в совхозе на должности завхоза тридцать лет. И даже, когда Ильинёв ушёл на пенсию, он продолжал принимать участие в жизни хозяйства, баламутя народ во время собраний. Жена у него умерла, и уже несколько лет дед вёл уединённый образ жизни, выкармливал поросят и вышивал на пяльцах. Когда после смерти жены Ильинёва прошёл положенный срок, многочисленные совхозные невесты зашевелились. Словить себе старичка, когда самой уже лет двадцать, как не сорок лет — задача мудрёная. Здесь скромностью не возьмёшь. Здесь хватка нужна. Потому что конкуренция. Бабка Тишиха имела и хватку, и молодой задор, хотя моложе Ильинёва она была всего месяца на три. |
