— Ну погоди, ворюшка, я с тобой разберусь, — говорит Агата, но тут ее телефон опять бибикает, остается восемь процентов батарейки, Агата говорит: — Черт, — и, вдохнув поглубже, ползет вглубь норы. Пару раз ей приходится отбрасывать в сторону какие-то старые вещи, один раз ей под коленку больно попадается синий кубик лего, и от этого Агата сердится уже не на шутку. Фонарик выключен, чтобы поберечь батарейку, она ползет наощупь, маленькими-маленькими шажками, сердце у нее колотится, и когда в темноте она начинает чувствовать чью-то дрожь и слышит поскуливание, ей становится очень страшно, так страшно, что она даже зажмуривает глаза, хотя в темноте все равно ничего не видно. «План», — говорит Агата. — «План». Она отлично знает, что когда страшно, нужно просто следовать плану, а там уж как получится. Первый пункт Агатиного плана — включить фонарик. И Агата включает фонарик.

Сначала тот, кто пыхтит в темноте, перестает пыхтеть и замирает. Кажется, ему тоже очень страшно. Замирает и Агата. И тогда что-то, сидящее в темноте, жалобно и очень тихо говорит: «…нннноооо».

— Ну чего, иди давай сюда, видишь — свет, — говорит Агата. Ей самой не очень-то хорошо видно, — только маленькое, треугольное лиловое ухо, которое в свете фонарика кажется прозрачным, и жесткие космы, отбрасывающие дрожащую тень на земляные стены. Еще Агата видит своего старого плюшевого слона Мартина, по которому очень скучала и которого обыскалась, лазила даже в шкафы на кухне.

— Вот же зараза, — говорит Агата обиженно, но бояться совсем перестает: понятно, что бояться кого-нибудь, кто способен утащить к себе в нору плюшевого слона, никакого смысла не имеет.

— Давай уже, иди сюда, дурень, — говорит Агата, — давай, времени нет, — но тот, кто сидит здесь, в дальнем конце норы, прямо под андрюшиной кроваткой, и мелко-мелко дрожит, отвечает ей испуганным пыхтением. Тогда Агата вздыхает, зажимает в зубах тревожно бибикающий телефон, говорит себе: «Пункт три», хватает в охапку сидящее перед ней чудище, — маленькое, гораздо меньше, чем то, которое живет под ее собственной кроватью, — и ползет с ним назад.

Маленькое чудище напугано, оно пытается вырваться и скулит.

— Дулак, — говорит Агата сквозь телефон, — я тебе добла хоцу, — и постепенно чудище перестает брыкаться, Агата чувствует, как маленькие горячие ладошки обхватывают ее шею.

— Цо висис на мне, — ворчит Агата, — луцсе бы сам полз, — но маленькое чудище продолжает висеть у нее на шее, а измученная и пыльная Агата ползет вперед, видя перед собой только прыгающий свет фонарика и синие космы маленкого чудища. Когда фонарик гаснет, Агата в отчаянии останавливается, — но вдруг понимает, что откуда-то сверхе идет слабый-слабый, совсем слабый свет, который может разглядеть только девочка, оказавшаяся в длинной-длинной норе, в темноте. Это свет из разлома. Агата находится в широком конце норы, под своей кроватью. Они вернулись.

Агата и маленькое чудище валятся на постель из потерянного свитера и потерянного одеяльца и некоторое время отдыхают, каждый из них пытается убрать лезущие в глаза волосы со своего лба. Большое чудище смотрит на них в пролом и протягивает к ним лапы, Агате больше всего на свете хочется выбраться из этой проклятой норы наружу, но план еще не закончен, есть пункт четыре, время идет. Агате надо торопиться. Агата смотрит на маленькое чудище, на то, как оно сидит и таращится туда, вверх, на слабый-слабый свет ночника, еле достигающий пролома.