И лишь под вечер, когда мы отправились в пешую прогулку по курортному городу, он соблаговолил подробнее поделиться своими впечатлениями.

«Я не говорю, что роман плохой. Только считаю, что тебе следовало точнее придерживаться фактов, вместо того чтобы подменять их своими рассуждениями».

«Ничего я не подменял. Это твои мысли».

«Они не соответствуют в точности тому, что я говорил».

«Ну, я же не стенографист. Ты лучше скажи, изложенное — правда или нет?»

«Хотя и ты прав. Писатель, если он не приврет, — не писатель».

Его возражения, возникавшие позднее и по поводу последующих книг, были того же свойства: дескать, я недостаточно точен в изложении, тут я, мол, что-то прибавил, а тут, напротив, о чем-то умолчал, и, кстати, почему я так много места уделяю его отношениям с женщинами, чем ставлю его в неловкое положение перед начальством.

«Но, Эмиль, романов без описания взаимоотношений мужчины и женщины не бывает. К тому же это не выдуманные истории».

«Я не просил тебя выбалтывать о них в книгах».

У меня тоже имелись к нему претензии. Не столько в отношении того, что он по необходимости умалчивал о некоторых профессиональных деталях, сколько потому, что, увлекшись изложением действия и своих размышлений, он рассказывал так, словно его истории происходят вне времени и пространства.

«Почему бы тебе немного не рассказать о городе, об улицах, о местах, в которых происходит действие?»

«Вот ты и расскажи. Ты ведь тоже бывал в этих городах».

«Но упомяни хотя бы время года! Это ведь важно. А то ты рассказываешь: „Погода была плохая“, „погода была хорошая“».

«А может, еще температуру воздуха сообщить?»

«Ну, это не обязательно, а вот какие-нибудь подробности, чтобы читатель лучше представил себе окружающую атмосферу, необходимы».

«Меня посылают не за атмосферой наблюдать. Этим занимается другое ведомство».

Отчасти под моим внушением, а отчасти по собственному желанию, чтобы добиться большей точности в описании событий, он стал излагать свои рассказы на бумаге и передавать их мне в форме записок. Этим он заполнял паузы между исполнением служебных обязанностей, находясь где-нибудь в гостинице иди в доме отдыха. Виделись мы редко. Такое уж было время. Но этих записок, дополняемых устными пояснениями, мне было вполне достаточно для работы. С годами мы привыкли друг к другу, и противоречия между нами исчезли, поскольку каждый из нас понял, что один так и не выучится писать, отмечая больше подробностей, а другой так и не сумеет добиться точности в описании событий. И так, одна за другой, вышло восемь книг. Пока наконец он не замолчал.

«Совсем ты меня забыл», — сказал я ему как-то при случайной встрече.

«Ты прав. Я виноват. Но за эти годы на меня столько всего навалилось. Да и времени не хватает. Даже и не знаю, когда наберусь смелости засесть за свои записки».

И вот он наконец набрался смелости. В последний раз. Чтобы я не подумал, что он, подобно некоторым крысам из нашего лагеря, бежал с тонущего корабля. Позаботился послать мне финал своей жизненной истории. Только вот финала в ней как раз и не доставало.

Среди машинописных листов лежало и какое-то письмо, написанное от руки и оставшееся недописанным. Так что и оно было без окончания.

Дорогая Марта,

пишу тебе, как и обещал, хотя сообщить мне особо нечего. Мы с друзьями, о которых я тебе рассказывал, живем довольно провинциальной, но зато спокойной жизнью. Все наши задания в прошлом, поэтому сейчас мы можем уделить время культурным запросам, чего не получалось в прошлые годы. Ты ведь знаешь, какая у нас была профессия.