Старый знакомец, дворник Платон, старательно царапал скребком по тротуару, испуская отвратительные звуки и не обращая внимания на сыщика. Соколов не упустил случая подтрунить над Платоном. Он дал ему под зад пинка, страшным голосом крикнул:

— Чего, старый пень, тишину нарушаешь?

Подслеповатый Платон, оскорбленный в чувствах, не сразу разглядев гения сыска, прогундосил:

— Зачем деретесь? Если каждый прохожий под зад пинать станет… Вот свистну сейчас городового. — И вдруг узнал Соколова, торопливо сдернул с ушей баранью шапку и выкрикнул фистулой: — Здравия желаю, ваше сиятельство. Аполлинарий Николаевич! Простите, не сразу признал вас. Дозвольте чемоданчик поднести…

Три года назад, в декабре 1913-го, проведав о доносе дворника, Соколов засунул Платона головой в унитаз. По необъяснимой логике, с той поры барина с шестого этажа дворник полюбил еще сильней.

Как всегда после долгой разлуки, в доме начался переполох.

Мари, счастливо улыбаясь, ласково провела теплой ладошкой по щеке мужа:

— Вас, Аполлинарий Николаевич, узнать трудно… В вашем облике появилось что-то новое. Вы стали похожи на античного героя.

Соколов обратил внимание на новое лицо, скромно стоявшее в коридоре, — полноватую, с пышным бюстом девицу в скромном темном платье, лет девятнадцати. Она с любопытством поглядывала на атлета и удерживала за руку вырывавшегося сына, строго выговаривая:

— Иван Аполлинарьевич, ведите себя прилично!

Мари представила:

— Это воспитательница Вани — Елена Гавриловна. Она учит русскому и французскому языкам, а также игре на фортепьяно и хорошим манерам.

Девица сделала изящный книксен, а Ваня воспользовался заминкой, вырвался, бросился к отцу и в мгновение ока, не без папашиной помощи, вскарабкался ему на плечи. Он гладил лицо и целовал отцовскую щеку, приговаривая:

— Ой, папочка, как я о тебе скучал, даже плакал один раз.

— Сынок, нам плакать не пристало, пусть плачут наши враги. Но почему Лукерья сейчас слезы льет?

Горничная прижалась лицом к плечу гения сыска:

— Наконец-то сокол наш ясный объявился! Разве дело — дом без хозяина? Это все равно что лампадка без фитиля. Но теперь заживем по-человечески…

— Эх, Луша, Россия не то место на земле, где можно нынче жить по-человечески. Душ включи да обед скорее на стол ставьте.

— Чёй-то душ? — удивилась Лушка. — Дорожному человеку, поди, теплую ванну принять полезней…

— Нет времени лежать в ванне.

Лушка побежала зажигать колонку и готовить барину свежее белье.

Мари округлила глаза:

— Как, опять уезжаете?

— У меня всего два свободных часа.

— Но почему?

Соколов развел руками и сказал лишь одно слово:

— Служба!

Мари от досады аж застонала, повела мужа в гостиную:

— А я размечталась: любимый приехал навсегда… Господи, когда кончится эта война?

— Скоро, дорогая! Но начнется другая — с уголовными преступниками. После войн их всегда много разводится. Веришь, я часто скучаю по своей службе в уголовном сыске. Какие там замечательные были ребята — покойный друг Коля Жеребцов, Юра Ирошников, Кошко, Гриша Павловский.

Мари вздохнула:

— Даже не верится, что заживем мы, как прежде: каждый день будем видеть вас, милый папа и любимый муж.

Соколов взял жену за руку, поцеловал ее ладонь:

— Милая Мари! Пожалуйста, присядем на минуту.

Мари удивленно взглянула на супруга: слишком необычным тоном он обратился к ней.

Они сели на кожаный диван с высокой спинкой.