По перрону возчик вел лошадь на тощих ногах, с шорами на глазах. Она была впряжена в телегу. Хотя телега была высоко гружена, а лошадь худа, она тащила без особых усилий. Сверху груза был наброшен громадный брезент. С одного угла он сполз, и сыщик увидал голые ноги: это везли трупы раненых, умерших по дороге с фронта.

Солдаты-артиллеристы на тележках подвозили к грузовому вагону ящики. По двое брались за ящик, тяжело сопя, передавали тем, кто стоял на платформе.

«Снаряды», — догадался Соколов.

Невысокий мужичок в ладно пригнанной и плотно перепоясанной ремнем шинели посмотрел на Соколова маленькими смеющимися глазками:

— Служивый, не знаешь, когда нас в вагоны запустят? — и добродушно улыбнулся, и в этой улыбке было что-то детское, неиспорченное, так что Соколов сразу почувствовал к солдату симпатию.

— Коли состав подали, стало быть, ждать недолго.

— Это конечно, живую силу скорее надо, к летнему наступлению. Только у ворот второй час томят, ноги уже застыли. И погулять до трактира не позволяют, и в вагон не пускают. Вы самостоятельно едете?

— Так точно!

— И я тоже, после ранения возвращаюсь, но домой, до Смоленска. Меня зовут Семен Бочкарев, сапер. Могу взорвать, могу построить. Русский солдат на все горазд! — Расхохотался, показав мелкие, как кедровые орешки, зубы. — В третий вагон приказали топать. Всех туда собрали, кто после ранений или, к примеру, побывок. — Потер замерзшую щеку.

Соколов отозвался:

— Так и я из третьего вагона.

— Вот и хорошо, будем друг дружки держаться.

Сергей Шлапак

В это время из главного вокзального здания вышла группа старших офицеров — в хороших шинелях, в каракулевых папахах, с шашками на боку.

Голоса зашелестели:

— Хорошо тому, кто с золотыми погонами! Гляди, свободно идут, ручки свои не утруждают. Чемоданы — как на дачу — денщики тащат.

Младший унтер-офицер, высокий узкоплечий мужик с двумя лычками на погонах, с крупным лицом, изъеденным оспой, криво усмехнулся:

— Ясно, старшие офицеры — в свой штабной вагон. У них там жизнь приятная, во всем довольстве. Даже кухня есть, в вагоне-то. Котлетки из курей жарят, на масле. Поварихи по ночам постель им греют. А нам на станциях за кипятком в очередях стоять. Когда настанет свобода и равноправие, все в равных условиях будем содержаться. Нам, солдатскому сословию, сахар по три кусочка на день выдали, а старшие офицеры чай будут пить с шоколадом и кофе со сливками.

Рослый, крепкого сложения прапорщик с мужественным лицом, с глубокими морщинами возле рта, делавшими его похожим на Цезаря, стоявший у проходных ворот, крикнул:

— Кто разговоры разводит? Это ты, унтер?

— Чего еще?..

Прапорщик сдвинул лохматые брови:

— Представься, как по уставу положено.

— Младший унтер-офицер Фотий Фрязев!

— Зачем, Фрязев, солдат смущаешь?

— Никак нет, — побледнел Фотий. — Я так, к слову прилунилось.

Прапорщик сунул Фотию под нос шишковидный кулачище:

— Чем пахнет?

— Могилой!

— Правильно! Так что пропаганду не разводить!

— Слушаюсь, господин прапорщик! Я совсем наоборот, патриот своей державы, против евреев и тому подобное.

Прапорщик строго оглядел солдат и громко представился:

— Я сопровождаю тех, кто едет в третьем вагоне.