Френсин прикусила губку. Рейчел не очень симпатизировала хозяйке по каким-то своим причинам, но Френсин Агнесса нравилась, очень даже нравилась… Девушка не забыла, что хозяйка до сих пор верно хранит ее тайну о том, как ее с позором изгнали из дома прежних хозяев, и о рождении незаконного ребенка в семействе Лемб и среди прислуги не знал никто. Девушка никогда раньше не видела сегодняшней оборванки, но то, что было в записке, это ж… яснее ясного!

— Френсин, где ты? Джерри!

Служанка быстро сложила бумажку и сжала в руке, Агнесса легкой походкой шла по освещенной ярким солнцем дорожке парка: она была в зеленом элегантном платье, коричневой перелине и шляпе с зеленой вуалью; в лице ее сквозила озабоченность, и в то же время оно озарялось каким-то внутренним светом.

— Мама! — Джерри заулыбался и побежал вперед.

— Радость моя! — Агнесса наклонилась к ребенку, потом сказала Френсин: — Я поеду с Джесс… Лиза заболела, ты накроешь на стол к нашему приезду?

— Хорошо, мэм. Мэм! — окликнула она Агнессу, когда та уже повернула назад. — Тут вам…— И, разжав ладонь, подала бумажку. — Просили передать.

Брови Агнессы сдвинулись стрелами.

— Кто? — хмуро спросила она, не разворачивая записку.

Френсин рассказала подробно и заметила, каким беспомощно растерянным сделалось вдруг лицо Агнессы, словно она была беззащитным ребенком, Джессикой или даже Джерри… Но в следующую секунду женщина овладела собой настолько, что выглядела уже почти безразличной; сама не ведая того, в этот миг она была удивительно похожа на свою мать именно тем, как быстро сумела взять себя в руки.

— Спасибо, — спокойно ответила Агнесса, мимоходом пряча бумажку в кошелек. Она поговорила еще с Джерри, потом ушла, ничего больше не сказав Френсин, но девушка решила молчать о случившемся до гробовой доски. Она очень удивилась бы, если б увидела, как Агнесса, скрывшись из виду, словно девчонка, сломя голову побежала в дальний угол парка.

Прислонилась спиной к шероховатому широкому стволу дерева и развернула таинственное послание. Ее сердце забилось во сто крат сильнее, чем у Френсин, когда она читала неровные строки. Агнессу обуревали противоречивые, до боли сильные чувства, кровь бросилась в лицо. Влажные пальцы дрожали, губы пересохли. В записке было всего три кое-как нацарапанных слова: «Агнес, приходи. Джек.» Чуть ниже стоял адрес.

То, что в следующую минуту она разорвала бумажку на мелкие клочки, уже не имело значения: в душе Агнессы вновь поселились сомнения. Агнесса съездила с Джессикой на урок, вернулась, потом обедала с детьми (Орвил отсутствовал), после играла и разговаривала с ними в гостиной, но ничто не могло отвлечь ее от навязчивых мыслей.

Задолго до того, как решить, ехать или нет, она начала терзаться жестоким вопросом: говорить о записке Орвилу? Она думала очень долго, мысли рассыпались, как оброненная колода карт; в конце концов Агнесса решила, что сначала следует все-таки ответить на первый. Безусловно, если Орвил будет знать, то ей одной ехать по неведомому адресу уже не придется. Почему записку принесла незнакомая девушка? Кто она? Джек не давал о себе знать так долго и вдруг… В послании не содержалось просьбы о помощи, но Агнесса, доверяя своему внутреннему чутью, сказала себе, что записка сама по себе — это уже просьба.

Агнесса сидела в уединении в затемненной спальне на широкой кровати, скрестив по-турецки босые ноги. Тарелка с виноградом, которую принесла Полли, стояла рядом нетронутая.