Она отняла руку.

— Тебе понравилось то, что я приготовила? Если ты помнишь, я никогда не была хорошей кухаркой.

— Нет, все отлично, — ответил Джек. — Я помню все, что связано с тобой. Помнится, я мечтал жить вот так, с тобою вдвоем на берегу океана… И сейчас думаю, что в этом твоем доме со мной ничего плохого не может случиться. Я однажды был в таком месте, далеко отсюда, на севере, в лесу; оно словно чем-то защищено. Невидимым, но прочным. Вообще, знаешь, Агнес, раньше, чтобы быть счастливым, мне нужно было еще что-то, деньги, например, а теперь я был бы счастлив с тобою в самой бедной хижине…

Агнесса не была уверена в этом, но спорить не стала. Она сказала только:

— Каждый приходит к пониманию истины своим путем, если приходит, конечно.

— Думаю, я понял. Но я ни за что не согласился бы повторить этот путь, — тяжело произнес он, и на мгновение Агнесса увидела настороженный мрачный и где-то в глубине бесконечно затравленный взгляд.

— Если так, — ответила она, — можешь быть спокоен: все дурное для тебя позади!

Она сказала так, чтобы его успокоить, ведь в ее представлении Джек понял далеко не все. Он раскаивался в содеянном не потому, что считал его тяжким грехом (он никогда об этом не говорил), а потому, что его жизнь не удалась. Он заплатил, может быть, муками тела и души, тоской и одиночеством, страхом и позором отверженного, но не угрызениями совести. Агнесса понимала, что Джек никогда особо не дорожил своей жизнью. Но жалеть себя он умел.

«А я, — подумала она, — как тот мотылек, что летит на огонь, не думая о том, что может сгореть. И пока он не сделает это, не успокоится; хотя, кто знает, возможно, высшая смелость не в том, чтобы броситься в пламя, а в том, чтобы вовремя повернуть назад, тем более, если сжигаешь не только себя, но и кусочек мира, если ты не одинок».

— Если бы ты получил право выбрать судьбу, во второй раз прожить жизнь?

Он задумался, и Агнесса увидела, как лицо его стало затягиваться, точно серым занавесом, тем выражением, которое Агнесса привыкла видеть последние месяцы. Ощущение было такое, точно она попыталась сорвать повязку с только начавшей заживать раны. Очевидно, он что-то вспоминал.

Потом ответил уже иначе, с той легкостью, с какой всегда говорят о заведомо несбыточных вещах:

— Я родился бы в семье, имел бы отца и мать, возможно, даже сестер и братьев; не столь важно, был бы я богат или нет, главное, равен тебе по рождению. Пусть бы и ты была небогата — неважно! Я женился бы на тебе, потом у нас появилась бы Джессика. Ничего необычного, Агнес, но… мне все это кажется необыкновенным.

— И… ты был бы счастлив? — спросила Агнесса спокойно и тихо, как показалось ему, с нежностью и сочувствием.

— Конечно…

Он был воодушевлен их разговором, Агнесса же, напротив, расстроена. Внимательно и с грустью глядела она на его внезапно сильно помолодевшее лицо. Да, он не оставил за своей спиной ничего, о чем стоило бы жалеть; охотнее всего он растоптал бы свое прошлое; а если это невозможно, то постарался бы просто забыть. А она уже не могла.

Присутствие Джека усиливало ее вину перед Орвилом и отчасти лишало веры в возможность примирения.

Обдумав все еще раз, Агнесса с умноженной силой отстранилась от общения с Джеком. В последние дни она нерезко, но твердо давала ему понять, что надежды его бессмысленны, не вступала ни в какие разговоры, на настойчивость отвечала холодностью.

«Да», «нет» — только такие слова он и слышал от нее.

И Джек отступился. Пусть так, — решил он, — к желаемому существуют и другие пути. Не будучи знатоком психологии, он, тем не менее, совершенно правильно считал, что люди, много времени проводящие в одном помещении, начинают невольно думать друг о друге, а лишние разговоры, возможно, только портят все.