И были наполненные впечатлениями дни и прохладно-жаркие ночи с таинственной тьмою, бездною чувств, светом луны и белых цветов за окном, а после — отъезд и ощущение того, что все эти чудесные дни пролетели, как сон. И утешало только то, что через месяц, самое большее — два, они вернутся обратно.

Дорога весело бежала между поросших лесом холмов; несмотря на внезапно, буквально в день отъезда, пришедшую жару, поездка доставляла удовольствие; знойный вихрь захватывал на крутом спуске — четверка неслась, как бешеная, ветер сплетал и расплетал конские хвосты и гривы; мелькание ног лошадей, движенье колес сливалось в цветную полосу, рассекавшую ровный путь как бы на два полотнища золотистого шелка. Впереди не было поворотов, дорога шла под уклон почти две мили, и кучер смело гнал коней вперед, а по небу мчался за экипажем ослепительно-яркий диск солнца. Пассажиры не боялись крутизны; Агнесса выглядывала из окна, веселым взглядом провожая несущиеся навстречу горы. Встречный ветер отбрасывал протянутую руку, а когда на особо рискованном участке пути экипаж начинало мотать из стороны в сторону, Орвил и Агнесса, прижав к себе Джерри, смеясь, цеплялись друг за друга.

Когда экипаж останавливался, переводили дыхание; поднимаясь по склонам, находили поляну, садились на траву. Агнесса, Орвил, Джерри, Френсин и Олни поднимали взгляд на сияющее голубизной небо, где птицы кружились, задевая крылами облака. Где-то там, в вышине, узкая каменистая тропинка, изгибаясь, ползла между изломанными, иссеченными ветрами скалами наверх, к почти не различимому выступу скалы, нависшей над океанской водою. Позади оставалось ущелье, с таких высот казавшееся бездонным, внизу виднелись горы поменьше, за ними тянулись пустынные хребты, рассеченные полосами огромных теней, растекающихся из глубоких, разделяющих горную породу борозд.

Под ними простирался океан; два мира, два пространства, каменное и водное, уравновешивали друг друга.

Вечером солнце садилось за горы, утром поднималось из-за гор, зажигая на границе вершин и неба оранжевое пламя, опаляя лесистые склоны, окрашивая багровым цветом белые облака. Один раз путники видели: какие-то всадники двигались по кроваво-красной полосе; каждый из них ступал в солнечный костер, сливался с ним, а через миг выходил из него, Живой и невредимый, а потом, плавно касаясь края вершины, золотой всадник исчезал на горизонте.

Ночью Агнесса смотрела в небо: звезды не казались ей беспорядочно рассыпанными огнями, они как-то связывались в ее представлении с тем, что происходило внизу. Звезды на небе, жизни людские на земле, они были похожи, разрозненные и связанные друг с другом, близкие и далекие, яркие и тусклые, горящие веками и уходящие в глубины миров в неверном, но смелом падении; только у тех, небесных, все сроки были точно определены, а земные жизни опутаны нитями случайностей и потому хрупки, как снежинки, которые несет и роняет зимний жестокий ветер.

Утро встречало людей свежестью, но к полудню закипала жара, и все повторялось вновь, размеренно, точно скольжение колес экипажа.

Сегодня зной особенно донимал, к тому же поднялась пыль; Джерри раскапризничался, и его никак не удавалось успокоить. Пришлось остановиться. Агнесса нервничала, тем более, выяснилось вдруг, что у них осталось не так уж много воды.

— Не волнуйтесь, миссис, — сказал подошедший Олни, — миль через пять начнутся фермы, там остановимся. Сейчас поедем потише, и вы закройте окна занавесками поплотнее, чтобы не летела пыль.

— Тише, ну, тише! — женщины наперебой пытались успокоить малыша. Френсин, разморенная жарой, уже не сияла любопытством; отдав мальчика Агнессе, она, тяжело дыша, принялась обмахиваться платком.