Он сказал:

– Я не прошу тебя на слово мне верить. Я буду тебе демонстрировать.

Я старался держаться поближе к двери.

Он сказал:

– У тебя есть бумажка с твоим почерком?

Я порылся во внутреннем кармане жилета. Там у меня заметки для возможного письма возможного клиента когда-нибудь в будущем.

Дядя Отто сказал:

– Не показывай мне. Просто порви. На маленькие кусочки порви и кусочки в мензурку положи.

Я разорвал листок на сто двадцать восемь частей.

Он задумчиво посмотрел на них и начал нажимать кнопки на… ну, на машине. На ней толстая опаловая стеклянная пластинка, похожая на поднос дантиста.

Последовало ожидание. Он продолжал колдовать над машиной.

Потом сказал: «Ага!» и еще произнес странный звук, который я не могу передать.

Над стеклянным подносом, примерно в двух футах, появилось смутное изображение листка бумаги. Оно постепенно приобрело резкость, и… к чему тянуть? Это был мой листок. Мой почерк. Абсолютно четкий. Абсолютно законный.

– Можно его взять? – Я говорил хрипло – отчасти от удивления, отчасти из-за мягкого способа обращения моего дяди.

– Нет, – ответил он и провел сквозь него рукой. Бумага осталась нетронутой. Он сказал: – Это только изображение в фокусе четырехмерного параболоида. Второй фокус в прошлом, до того, как ты порвал листок.

Я тоже провел рукой. И ничего не почувствовал.

– Теперь смотри, – сказал он. Нажал кнопку на машине, и изображение листка исчезло. Потом он взял несколько листков бумаги из пачки, бросил их в пепельницу и поднес к ним горящую спичку. Потом выбросил пепел в раковину. Снова нажал кнопку, и бумага появилась, но с отличиями. Кое-где не хватало неровных кусков.

– Сгоревшие листы? – спросил я.

– Да. Машина должна проследить по времени гипервекторы молекул, на которые она сфокусирована. Допустим, некоторые молекулы рассеялись в воздухе – пф-ф-ф!

Я понял.

– Ну, если у вас пепел документа?

– Только молекулы этого пепла можно проследить.

– Но они будут так распределены, – заметил я, – что можно будет увидеть очертания всего документа.

– Гмм. Может быть.

Идея все более захватывала меня.

– Послушайте, дядя Отто. Знаете ли вы, сколько заплатит департамент полиции за такую машину? Да это будет такая помощь законным…

Я замолчал. Мне не понравилось, как он напрягся. вежливо спросил:

– Что вы сказали, дядя Отто?

Он проявил поразительное спокойствие. Реагировал только криком.

– Раз и навсегда, племянник. Все мои открытия отныне только я один использую. Сперва мне нужно начальный капитал получить. Капитал их другого источника, без моих идей продавания. После этого я фабрику по изготовлению флейт открываю. И потом, много спустя, ради прибыли времявекторную машину производить могу. Но сначала флейты. Прежде всего мои флейты. Вчера вечером я поклялся.

– Благодаря эгоизму мир великой музыки лишился. Неужели имя мое в истории как имя убийцы останется? Неужели эффект Шлеммельмайера – это способ мозги человеческие поджаривать? Или прекрасную музыку разуму приносить? Великую, удивительную, бессмертную музыку?

Правую руку он поднял ораторским жестом, левую держал за спиной. Стекла окон завибрировали от его слов.

Я быстро сказал:

– Дядя Отто, вас услышат.

– Тогда перестань кричать, – ответил он.

– Но послушайте, возразил я, – как вы собираетесь получить начальный капитал, если не хотите использовать свою машину?

– Я тебе еще не сказал.