– О раке говорят с утра до вечера. Не излечим полностью, но уже давно не смертный приговор. Трубят об этом вовсю, даже с долей бравады: мол, я живу после операции хрен знает сколько лет, и все нипочем. – Катька смотрела на Полину, думая лишь о том, чтобы в ее глазах та не прочитала Катькин собственный шок.

На нее смотрело существо с серым отекшим лицом, серо-сиреневыми губами, между которыми виднелись раскрошившиеся по краям зубы. Последствия химиотерапии. Голову покрывала шелковая косынка, завязанная узелком на лбу. Как у бабушек. Катька встала, облокотилась на перила террасы:

– Как у вас газон выровнялся. Сад приобрел совершенно английский вид. Полиночка, милая, ты простишь меня, если я сейчас отправлюсь спать? Я же через ночь летела. Посплю часика два, а после обеда мы все договорим.

– Конечно, Катюш. Я на втором этаже тебе постелила. Иди и немедленно ложись.

Катька с трудом разделась, побросав одежду на пол, нырнула в постель и тут же провалилась в сон. Проснулась от солнца, светившего прямо в окно, и жары, заполнившей комнату. Протянула руку, взяла бутылку минералки, стоявшую на тумбочке. Она пила и не могла напиться. Встала, закрыла балконную дверь, задернула занавески, включила кондиционер, снова легла. Сбросив ногой одеяло на пол, натянула на голову простыню. Хорошо бы поспать еще часок, хотя бы подремать…

У Полины идет колоссальная по интенсивности перестройка организма – в придачу к пыткам химиотерапии. У других женщин она растягивается на годы. Природа милосердно дарит им период привыкания к странной смуте, усталости и недомоганиям организма, к лицу, старящемуся, казалось бы, от каждого нового подхода к зеркалу. Привыкание прерывается периодами ужаса перед окончательностью превращения в неженщину. Теряя красоту, способность к деторождению и сексуальное желание, женщина приобретает взамен сонм страхов и фантомов одиночества, которые лишают лицо красок, а глаза огня, рождая запах смерти, отталкивающий мужчин, и те бегут от него, даже если женщине он лишь чудится.

Катька физически ощущала Полинин страх. Опустошенная бесполая оболочка, пахнущая смертью, существование которой бессмысленно.

Даже стойкая Кыса восприняла климакс как приговор, пока при помощи Алены и хирурга не убедила себя в обратном. Полину же рак лишил способности не только убеждать себя в чем-то, но и просто мыслить. Как мыслить, если обществу, отторгающему все, что требует сострадания, приносящего такие неудобства, удобнее считать, что рак – это еще более окончательный приговор? Окружающие произносят слова ободрения, а в их глазах читается лишь желание не впускать в собственную жизнь неуютную мысль, что и с ними может приключиться такое же. Ведь с ними такое конечно же не может, не должно произойти, это происходит лишь с тем, кто сделан из негодного человеческого материала.

Но судьбе этого было мало, и она лишила Полину еще и прекрасных грудей, отрубленных под наркозом, которым еще только предстояло с течением лет обвисать, скукоживаться или, наоборот, расплываться оладьей по телу, к чему, впрочем, тоже можно было бы привыкнуть. Климакс же, в отличие от рака, не требует сострадания: смерть женского естества принято не замечать. Хотя при чем тут климакс? Полина же в подавленности от рака. Катькины мысли перекинулись на алхимию возраста.

Раковые клетки подавляются иммунитетом, высвобождением энергетики, которая не дает им развиваться. Энергию генерирует прежде всего нематериальная сила мысли…

Катька поняла, что заснуть не удастся. Порывшись в сумке, надела длинную, почти до колен, тонкую льняную рубашку на пуговицах и зашлепала босиком вниз по лестнице. Внизу было прохладно, Полина лежала в гостиной на диване с книжкой:

– Проснулась? Есть будешь?

– Я кефира хочу.