Выпил Караим Антинохьевич с мужиками. И подельник — тот, что всё веселился, — наконец-то обрёл дар более-менее связной речи и рассказал Караиму буквально следующее:

— Ну, выпили мы с кумом. С бабами, понятно, поругались. Им — то-сё, пятое-десятое — тока бы глотки драть. Праздник же святой! Понимать надо. Дуры одно слово! В общем, потом ко мне пошли — в сарае там было у меня немного. Выпили ещё, посидели, он мне и говорит: знаешь, мол, когда и почему баба хвостом крутит? «Отож, — говорю. — Оттого и крутит, что с хвостом. Все они бесоватые!» А он мне: «Дурак ты! Я, мол, не про то щас. Я про то, что до одного места ей те дрова давным-давно и чердак худой. А вот место то самое чешется… Вот я об чём!» И вдруг в рёв — прям как запойный. Наземь плюхнулся, орёт: «Не могу больше! Ой, не могу!» Я чуть прям не протрезвел с непоняток. И бросать боязно — не повесился бы. А то у нас в том годе, помню… Да и хер с ним! Тот вовсе шибанутый был. А кум-то мой — мужик. За ним отродясь дурости такой не водилось. В общем, он блажит, а я как обухом по голове. И тут, бац! Дошло до меня! «Ты что ж, — говорю, — курва, мать твою так перетак! Бабу, что ль, обходить не смог?» А тот пуще в рёв — думал, щас вся деревня сбежится. Насилу угомонил.

В общем, сидим, допиваем. А я про себя: «Беда-а. Ой, беда. Как бы не повесился всё-таки». Тут он мне и говорит: «Чёта у меня там не того… этого». «Чё — говорю, — у тебя не тово-ентова?» Он: так, мол, и так. А у меня прям как гора с плеч. «Дурень, — говорю, — что ж ты сразу-то не сказал! Это ж — не беда! Плёвое дело — проще пареной репы!»

А как вышло — меня в прошлом годе в ЦРБ возили — такая же херня была. Врач говорил, не помню. Не то «навоз», не то «абрикос», что-то сельскохозяйственное у меня было. Вот прям аккурат как и с кумом стряслось. Так там делов оказалось на пять сек — шкуру оттянули да и оттяпали кусок. В палату хотели положить, а я утёк. Знаю — потом деньги давай за то за сё. На мне и так всё как на собаке…

Короче, мы ещё по «наркомовской» накатили, да глоточек оставили — чтоб топорик, значит, протереть…»

— Ясно! — неожиданно резко и громогласно прервал его Караим. — Клиническая ситуация налицо! Любушка, вы всё приготовили?

— Да, Караим Антинохьевич! Операционная сестра уже помылась. Всё готово.

— Пройдёмте, дамы и господа. Приоденьте коллегу, — говорит Караим санитарке, кивая на «подельника». Тот аж икнул со страху. Санитарка уже рот было открыла: «Не положено!!!» — им же до одного места, академик ты пятнадцати академий или хрен с баштана. Но докторша приёмного строго так ей бровками — мол, не выёживайся, а исполняй. И все действующие лица двинулись в «предбанник» ургентной операционной.

— Как вы уже, наверное, догадались, Татьяна Юрьевна, у нашего пациента случился банальнейший… кто?

— Фимоз, — вздохнув, послушно отвечаю я.

— Не этот ли «сельскохозяйственный» продукт вы имели в виду, коллега? — продолжает как с подмостков вещать Караим, обращаясь к подельнику потерпевшего.

— Он. Точно он. Вот и доктор мне тогда…

— Понятно, понятно. — И вновь обращаясь ко мне: — Не просветите ли вы, Татьяна Юрьевна, глубокоуважаемого коллегу, приехавшего к нам из дальних… э-э… стран, на предмет сего типично «сельскохозяйственного» случая?

За моей спиной давилась от смеха до пузырей на лбу докторша.