«В момент, когда щёлкнул этот замок, всё сразу вошло в фокус, – вспоминал Боб спустя годы. – И больше я из этого фокуса никогда не выходил. Получилось как в фотоаппарате, когда наводишь на резкость. До этого я был простым парнем, а тут мне всё стало ясно: кто я такой, что я хочу делать и зачем. И с тех пор эта ясность не менялась ни на мгновение».

Несложно догадаться, что вскоре Боб и Джордж стали поглощать огромное количество музыки – начиная от The Moody Blues и заканчивая Creedence Clearwater Revival. Подобные пластинки искали повсюду, – в частности у ровесников из других школ, которые ездили на международные соревнования в Польшу, Венгрию и ГДР.

«Не было тогда ничего заманчивей, чем послушать что нибудь новенькое, – поясняла автор первой афиши “Аквариума” Таня Апраксина. – Круглые сутки работали магнитофоны, и повсеместно шёл активный обмен пластинками. Любой чудом попавший кому то диск немедленно становился общим фетишем. И взглянуть на него, подышать, потрогать слетались со всех концов города».

Денег на фирменные «пласты» у школьников, разумеется, не было – поэтому они перезаписывали друг у друга магнитофонные катушки или приобретали винил, выпущенный в братской Югославии. Стоил он вдвое дешевле, а выглядел таким же таинственным и красивым. Диски прослушивались бессчётное множество раз. При этом друзьями жадно изучался каждый сантиметр обложки – в поисках бесценной информации, которая вносилась цветными карандашами в толстые тетради.

«Ещё у нас дома хранились древние – на 78 оборотов в минуту – надтреснутые и тяжёлые пластинки, оставшиеся от какой то другой, доисторической жизни, – рассказывал Боб. – Моя мама иногда их ставила – и в таком они были сильном контрасте с окружающей действительностью, что постепенно заняли место в моём пантеоне прекрасной музыки».

Родители к увлечениям подростков относились терпимо. Джордж вырос в семье врачей, выделивших сыну деньги на покупку тёмно синих вельветовых джинсов. Его мама Татьяна Абрамовна служила работником среднего медицинского звена, а отец Август Георгиевич трудился невропатологом в научно исследовательском институте имени Бехтерева. От озарений в сфере рок музыки семья будущего поэта абсурдиста была бесконечно далека.

«Мои родственники часто спорили о политике и о событиях в нашей стране, – вспоминал Джордж. – Меньше – о событиях в мире, потому что всё вокруг было закрыто. Помню, как дедушка с бабушкой иногда общались между собой по еврейски. Это, конечно, был не иврит, а адаптированный идиш. Дедушка был старым большевиком и любил рассказывать, как видел однажды Ленина. Для него это было святое».

Что же касается родителей Боба, то там всё было гораздо сложнее. Его отец окончил мореходное училище, затем ходил в кругосветку и даже побывал на коронации Елизаветы II, привезя домой из Лондона несколько джазовых пластинок. Но потом что то произошло, и Борис Александрович бросил карьеру морского офицера, устроившись работать в научно исследовательский институт. Кое кто из его сокурсников уже дослужился до заместителя министра, а бывший офицер с головой окунулся в науку, сосредоточившись на разработке индукционных лагов и гидролокаторов для подводных лодок. Денег эти исследования приносили мало, поскольку сконцентрированный на экспериментах молодой учёный не следил за судьбой собственных изобретений.

Любопытно, что биография Бориса Александровича кардинально отличалась от жизненного пути его отца Александра Сергеевича. В тридцатые годы тот служил в Мурманском отделении НКВД, а во время войны возглавил Балтийский технический флот и отвечал за доставку грузов в осаждённый Ленинград.

«В моей семье многие были родом из под Саратова, – описывал Боб своё генеалогическое древо. – Волна староверов попала оттуда в Петербург, и мой дед тоже из этих мест.