– Бороться и уничтожать – далеко не то же самое. Я тебе больше скажу: у нас в политике – это вообще понятия прямо противоположные… – Подбросил в огонь еще одну гнилушку и, мудро прищурившись на пляшущее пламя, продолжал с ядовитой усмешкой: – Надо тебе, скажем, споить народ… Ну и объяви борьбу с алкоголизмом… Надо расшатать дисциплину – объяви борьбу за ее укрепление… А уничтожают, Анчутка, по-другому… Уничтожают так: бац – и нету!.. Никакого шума, никакой борьбы… Была нечистая сила – нет нечистой силы. Не веришь – поди посмотри, вон на стенке Указ висит: нетути… Отменена с сегодняшнего дня. Число и подпись…
Он опять закряхтел, нахохлился и, низко надвинув пегие брови, уставился в костер.
– Или, скажем, так… – сдавленно примолвил он как бы про себя. – Был чудотворец Африкан – нет чудотворца Африкана… М-да…
Анчутка слушал – и помаргивал. Из сказанного он мало что уразумел, поскольку в высокой политике не разбирался. Одно было ясно: плохо сейчас Африкану. Может быть, даже хуже, чем самому Анчутке.
Внезапно по костру – будто палкой ударили. Прогоревший почти уже насквозь пень ахнул и развалился, осыпав беженцев искрами и раскаленными добела угольками. Анчутка подскочил, отряхивая шерстку. Африкан медленно повернул голову и тяжко воззрился в исполосованный прожекторами сумрак.
– Ох, вы у меня там сейчас достреляетесь… – проворчал он, и до Анчутки дошло наконец, что кто-то из пограничников пальнул по их костру из снайперской винтовки.
– У них пули освященные… – торопливо предупредил он.
– Да знаю… – вздохнул Африкан. – Сам и освящал…
Согнулся, став еще сутулее, и зачем-то принялся медленно расшнуровывать высокие ботинки солдатского образца. Разулся, скрепил шнурки единым узлом и со вздохом поднялся на ноги. Повесил обувь на плечо, а потом вдруг склонился к Анчутке и, раскрыв как бы через силу глубокие усталые глаза, заглянул домовому в самую что ни на есть душу.
– Так что, дружок, дорога нам теперь с тобой – одна…
Эти произнесенные хрипловатым шепотом слова почему-то бросили Анчутку в дрожь. Веяло от них жутью… Африкан взял домового в большие ладони и, оступаясь, направился вниз, к воде. Да, но он же сам сказал, что тоже не умеет плавать!.. Значит, где-то лодку припрятал в камышах… Обрадоваться этой своей мысли Анчутка так и не успел, поскольку в следующий миг луч прожектора обмахнул берег, не обозначив нигде ни лодки, ни даже камышей…
«Топиться идет!» – грянула догадка, и Анчуткино сердечко неистово заколотилось.
Ну конечно! Назад пути нет, вперед – тоже… Сейчас ведь утопит! Анчутка зажмурился и, вцепившись всеми четырьмя лапками в пахнущую ладаном рясу, уткнулся в нее мордочкой, словно надеясь оглушить себя хотя бы этим слабым дурманом.
Внизу зачавкало, потом захлюпало, потянуло холодом. Вода, надо полагать, подступала все выше и выше. Берег – крутой, стало быть, еще шаг – и скользкое дно уйдет навсегда из-под косолапых ступней Африкана… Но тут в отдалении грянули, отразились от речной поверхности истошные человеческие крики – и любопытство превозмогло. Анчутка не выдержал, осторожно приоткрыл один глаз – и, к изумлению своему, обнаружил, что они с Африканом почти уже достигли середины Чумахлинки.
Упрямо склонив плешь и уперев бороду в грудь, опальный чудотворец пересекал государственную границу по воде аки посуху. Оба прожектора давно уже держали его сутулую грузную фигуру в перекрестье лучей. Из-под босых косолапых ступней Африкана при каждом шаге разбегались по наклонной речной глади сверкающие концентрические круги… Если верить слуху, на мосту творилось нечто невообразимое: беготня, суматоха… Потом, как бы спохватившись, с левого берега забил пулемет. |