Просто, мол, по глупости попался. Потом, во время суда, в последнем слове убийца всячески просит прощения у своей жертвы, но жертва давно зарыта в землю и не слышит его. Интересный был человек, было чему у него поучиться. У других можно поучиться только тому, что в озере Топлиц больше нет спрятанных там печатных пластин нацистов, и можно утонуть, если всё же попытаешься их искать. При этом вся территория вокруг озера огорожена как запретная зона. Занимается этим и жандармерия. С помощью подводной телекамеры можно, если повезёт, года через три-четыре найти там ещё несколько трупов. Как ту восемнадцатилетнюю школьницу — к сожалению, уже в виде скелета — в лесу или ту ученицу с предприятия, которой не было и шестнадцати, увы, на мелководье и потому ещё целую, в озере, в озере. Мы туда ещё наверняка вернёмся.
Жандарм никогда бы не стал просить прощения — зачем? Стройные, которые много работают над своей фигурой, каждый день что-то делают: карабкаются в горы или лезут дома на стену, оттого что один, конкретный, им не звонит. Жандарму даже делать ничего не нужно, на ловца и зверь бежит: каждый за рулём хоть раз да ошибается в одном: когда думает, что его никто не видит. Жандарму охотно покоряются женщины, которые уже давно с сожалением глядят вслед своему исчезнувшему образу, — его теперь, без спросу, взяли себе другие, более молодые, и носят без зазрения совести, как свой собственный. Мне тоже как-то раз было видение образа, я думаю, то была непорочная Дева Мария, но я-то, к сожалению, порочная. О горе мне, из-за этого я наехала на дорожный знак «Стоп», который простоял здесь добрых двадцать лет. Всё из-за того, что я оглянулась на соперницу. Каждая женщина может однажды забыться. Не так уж и много того, на что можно обратить внимание. Ни одному человеку нельзя давать волю и отпускать с поводка, будь то даже убийца. Почему женоубийцы так любимы женщинами? Потому что они специализируются на женщинах. Они томятся в тюрьме и в это время не могут томить других женщин. Но есть, конечно, и другие причины. В любом случае они безобидны лишь раз, убийцы. После того, как кто-то вывинтил из них взрыватель и поместил их на хранение. Теперь у них полно времени, чтобы подыскать себе подруг по переписке, которые вскоре и собственной персоной объявляются, потому что думают, что приглашены. Поведение сидящего преступника, который пока не может заниматься своей профессией, становится чистым развлечением — так ягнёнок любит позабавиться с волками. Слава богу, я не отвечаю за этих женщин. Но они отвечают за своих детей, которых убийца может в любое время погубить, когда захочет и когда сможет, потому что он фатально получил свободу. Лучше бы не получал. Но это было так прекрасно, так хорошо, как никогда! Я и эта женщина, мы клянёмся, он больше не будет. Он же не виноват, что снова получил площадку для игры в ножички, это ваша вина, господин тюремный священник, и ваша, госпожа начальница тюрьмы, и ваша, господин тюремный психиатр. Я никак не ожидала этого от полностью исправившегося убийцы! Он и всегда-то был исключением. На воле женщины уже не так хотят видеть убийцу. Соблазн был бы слишком велик. Хорошо, что человек снова в темнице. Тринадцатилетний подросток искал выключатель, кровавый след тянется по полу, где его больше двадцати раз ударили ножом. Но мать горше оплакивает преступника, чем своего мальчика, такие слёзы доставляют ей больше радости. Дети у неё, в конце концов, есть ещё, такие же, как этот, правда, других возрастов. Одним больше, одним меньше. А убийцу пристрелили при попытке к бегству, потому что в одной часовне он хотел убить ещё одну монахиню. Не в того попали, безутешно плачет женщина, которая его любила. Детей я могу нарожать, а где я возьму такого мужчину? Таких, как он, мало, тем он мне и нравился. Преобладает вера, что человека нужно запереть, чтоб он хотя бы из клетки кому-то оказал внимание. Теперь его не отпустят, отпустим лучше мы ему грехи. Но вернёмся к тем цветочкам-недотрогам, которые хотят, чтоб их сорвали, а судьба может устроить им это самое раннее через пятьдесят лет. |