Теперь все разложено по местам. Алекс слегка пошатывалась. Она уже очень давно ничего не ела, и слишком большая доза алкоголя буквально валила ее с ног. Только не думать. Эта мысль вызвала у нее смех – нервный, напряженный, беспокойный – она всегда была такой, беспокойство – ее вторая натура, так же как и жестокость. В детстве она ни за что бы не поверила, что способна на такую жестокость, – она вскользь подумала об этом, убирая свою роскошную дорожную сумку во встроенный шкаф. Она была милейшим ребенком, все окружающие говорили: Алекс такая милая, такая замечательная. Надо сказать, в детстве она не отличалась красотой, поэтому ее охотно хвалили за характер, чтобы хоть за что‑то похвалить.

Так прошел вечер. Несколько часов.

Алекс все пила, пила – и плакала. Она даже не знала, что у нее еще осталось столько слез.

Потому что настала ночь вселенского одиночества.

48

Раздался звук, похожий на пистолетный выстрел, – доска сломалась, как только он поставил ногу на ступеньку. Камиль оступился и едва не упал, но все же сумел устоять. Правая нога застряла в щели. Боль была довольно ощутимой. С трудом освободив ногу, он присел на ступеньки. И вдруг, именно в этот момент, сидя спиной к мастерской, лицом к своей машине с горящими фарами, он почувствовал, что помощь приходит. Он уже не был собой нынешним, его нашли заблудившимся в лесу неподалеку, и он сидел, как сегодня, на ступеньках… или нет, стоял возле перил…

Камиль поднялся и осторожно прошелся по веранде. Доски ужасно скрипели, в свою очередь грозя провалиться. Ему так и не удалось точно вспомнить место, где он тогда стоял.

Зачем он пытается это вспомнить? Чтобы выиграть время.

Наконец он повернулся к двери. Ее кое‑как заколотили, но это не помешало вторжению: стекла в двух окнах были выбиты. Камиль перелез через подоконник и спрыгнул с той стороны. Терракотовые плитки на полу тоже расшатались. Он немного подождал, чтобы глаза привыкли к темноте.

Сердце у него колотилось часто и неровно, ноги подкашивались. Он с трудом сделал несколько шагов.

Стены, покрашенные известкой, сплошь покрыты надписями. Очевидно, это место когда‑то было обитаемо – в углу лежал драный матрас, там же стояли две тарелки, огарки свечей, повсюду валялись пустые бутылки, стеклянные и пластиковые. По комнате гулял ветер. В углу мастерской зияла дыра в крыше, сквозь нее виднелись деревья.

Зрелище невероятно печальное – здесь не осталось ничего, на чем могла бы упокоиться его скорбь. Скорбь, замкнувшаяся сама в себе, повисшая в пустоте – это нечто иное. И вдруг воспоминания обрушились на него – все разом, резко, без предупреждения.

Тело Ирэн, ребенок…

Камиль рухнул на колени и зарыдал.

49

Алекс, обнаженная, медленно кружилась по комнате, закрыв глаза. Стянутую майку она держала кончиками пальцев, словно танцовщица – шаль. Она позволила воспоминаниям полностью завладеть ею, и образы из прошлого всплывали один за другим в странном, произвольном порядке. По мере того как майка, ее знамя, описывала широкие круги по комнате, порой задевая стены, неожиданно возникло лицо владельца кафе из Реймса, чьего имени она уже не помнила, с вылезшими из орбит глазами, за ним появились другие. Алекс танцевала, кружилась, кружилась, и ее знамя превращалось в оружие, вот теперь перед ней была застывшая гримаса на лице дальнобойщика, Бобби – на сей раз она вспомнила имя. Плотно обмотав руку майкой, она изо всех сил ударила в дверь, словно повторяя недавний удар отверткой в глаз, потом сделала вид, что сильнее нажимает на воображаемое орудие, чтобы вонзить его глубже, дверная ручка, казалось, вопит, сопротивляясь ее нажиму из последних сил. Алекс резко повернула ручку, орудие вошло в тело невидимого врага полностью и исчезло.