К разгрому на фронте прибавилась разруха в тылу. В этом месте хотелось бы задать вопрос Нине Берберовой о масонском следе в Первой мировой войне. Конечно, хотелось бы пополемизировать с ней лично, но время для этого упущено. И все-таки спросим: неужто к масонам надо отнести и Николая II, и Большого Николая, начавших войну с Германией? И многих других государственных деятелей? Не говоря уже о рядовом члене Государственной думы Александре Федоровиче Керенском? Ведь вся великая «масонская тройка», по словам Берберовой вершившая судьбою России, еще далека от власти. К тому же Керенский писал в главе о русских масонах, что они официально порвали связи с международным масонством. Даже если сохранили, то не они повлияли на вступление России в войну с Германией, не верность масонов клятве, даже если она касалась защиты интересов Франции. И возникает еще один интересный вопрос: откуда Берберова брала материалы о русских масонах? Она утверждает, что вообще о масонстве узнала из рукописных фондов Французской национальной библиотеки. Но, как известно, члены этого общества не вели протоколов своих заседаний, даже список членов не был письменно оформлен. Может быть, исключение из этих правил составляла Шотландия, где было известно, «кто – масон и кто – не масон», но только не Россия. Царская охранка, внедрившая своих агентов в партию большевиков, следившая за трудовиками, октябристами, лидера которых А. И. Гучкова, как считала императрица, «следовало бы повесить», и мечтала, чтобы «тяжелое железнодорожное несчастье» прекратило его жизнь – к этой мере наказания позднее она приговорит и Керенского, – но о масонах охранка ничего ей не сообщала, потому что не ведала. Берберова ссылается на дневники русской масонки Екатерины Дмитриевны Кусковой, которая в своем завещании, составленном в Париже, разрешила их обнародовать лишь в 1987 году, и случилось ли это, нам неизвестно.

Прислушаемся к доводам Нины Берберовой, касающимся времени правления Керенского. Заподозрить ее во враждебности к нему нет оснований, они много общались, и, судя по воспоминаниям писательницы, весьма дружелюбно и искренне. Она писала ему в Америку, куда он уехал перед захватом немцами Парижа в 1940 году. Письмо ее хранится в личном архиве Керенского, в русском отделе библиотеки Гуверовского института войны, революции и мира. Вот оно:

«Дорогой Александр Федорович! Простите и простите! Я действительно поступаю с людьми по-свински. Я до сих пор не могу наладиться со временем. Работы так много, что я обо всем забываю и только думаю о том, как бы поскорее добраться до кровати. С тех пор, что мы Вам писали, никаких особенных событий не произошло. И ваши упреки, что мы не думаем о гибнущей родине, излишни. Когда же Вы приедете в Париж? Было бы приятно посидеть с Вами и поговорить „за жизнь“. Я совершенно разучилась печатать на русской машинке, так как 8 часов печатаю на английской. Напишите о себе.

Всегда ваша Нина Берберова».

Очень характерные для Александра Федоровича слова: «что мы не думаем о гибнущей родине». Он до конца жизни размышлял о том, как освободить родину от тирании «кремлевских владык».

Трудно поверить, что он умышленно открыл им дорогу к власти в России, следуя масонской клятве. Но Берберову манит поиск истины, и это понятно, она пишет в книге «Курсив мой» (Автобиография): «…почему Временное правительство летом 1917 года не заключило сепаратного мира с Германией и настаивало на продолжении войны. Ответ этот надо искать в факте приезда в Петербург в июле французского министра Альбера Тома, которому якобы дано было обещание „не бросать Францию“. Эта клятва связывала русских министров с французским как масонов… Даже когда стало ясно, что сепаратный мир мог спасти Февральскую революцию, масонская клятва нарушена не была.