Надо готовиться к походу на Дерпт, да и на сердце отчего-то было сумно, тревожно. Отчего? Понять не мог, но знал — не к добру оно ноет.

И не обманулся.

Уже на второй день, когда начался пир, далеко, через много голов, там, у двери, почудилось великому князю — стоит белый как лунь человек знаемый.

«Господи, уж не Миша ли Звонец? — встревожился Александр и на всякий случай перекрестился: — Свят, свят…»

Даже головой потряс: не с медов ли помстилось. Но человек стоял, за стол не садился и не уходил из сеней. Ясно было, ждал кого-то или высматривал.

Александр решительно поднялся из-за стола. Товтивил спросил, взяв его за рукав:

— Ты куда, сват?

— Течец ко мне, и, кажись, с вестью худой.

Взгляд у Миши, как у пса, побитого за шкоду: по одному этому великий князь догадался — какая-то беда на Суздальщине. И немалая. Не мог Звонец из-за пустяка в такую даль скакать.

— Что ж за стол не садишься? — спросил Александр, подойдя к Звонцу.

— Не до пиров мне, Ярославич, в мои годы, да и тебе, видать, тож.

Князь прошел мимо течца в дверь, Миша последовал за ним, понимая, что тот не хочет говорить в гуле и шуме.

Спустились с крыльца, прошли под дуб развесистый, князь опустился на лавочку. Звонец не посмел сесть, стоял.

— Ну говори, ирод. Не томи.

— Беда, Александр Ярославич, на Суздальщине. Черный народишко поднялся, всех баскаков перебили.

Александр порывисто вскочил, схватил Мишу за грудки, притянул к себе.

— Что мелешь, пес? — выдохнул в лицо ему. — Как всех?! — Но тут же, поняв нелепость своей вспышки, отпустил течца, опять сел на лавочку.

Миша, оправляя смятый рукой князя ворот кафтана, говорил негромко:

— Баскаки-откупщики совесть потеряли. Все из народа выдавили, мало показалось, стали в рабство угонять. Ну тут русичи и ударь в набат. Да ровно сговорились, во всех городах почти в един день загудело.

«Раз в един день, значит заговор», — подумал отрешенно Александр, все еще не могший объять мыслью несчастье, свалившееся на его плечи.

— … В Ростове ворвались в сени к князю Глебу Васильковичу, — продолжал свой рассказ Звонец, — жену его, татарку Неврюевну, убить хотели, да, слава богу, не нашли. Князь Глеб спрятал ее в тайнике. В Ярославле вместе с баскаками растерзали и русичей, служивших им. Во Владимире баскаки к митрополиту кинулись, думали — защитит. Куда там, и из алтаря всех повыволокли, глаголя владыке, что-де святой престол нехристей сам извергает…

Миша кончил. Князь молчал. Потом кивнул Звонцу: садись рядом. Тот опустился на лавочку, она скрипнула жалобно.

Долго сидели так. От сеней доносились песни застольные, звон гуслей, топот ног пляшущих. Наконец князь шевельнулся, повернул лицо к Мише, щурясь, взглянул течцу в самые зрачки.

— Вот, Миша, кабы все князья вот так же, как черные, в един день, в едину душу, татарам бы и карачун пришел. А?

— Може, и так, Ярославич, — уклончиво отвечал Миша, не смея осуждать князей, возле которых всю жизнь в милостниках проходил, которым перечить давно был отучен.

На крыльцо сеней вышел Товтивил, направился к ним под дуб. Миша поднялся, уступая место князю.

— Что случилось, сват?

— Худо, князь Товтивил. Придется без меня вам догуливать. Немедля скачу во Владимир. Баскаков перебили, кабы Орда не пришла.

— Да, с Ордой шутки плохи, на себе испытал, — сказал Товтивил, опускаясь рядом на лавочку.