В эту групповую возню за последние дни начали вовлекаться и некоторые узбекские писатели.

Явно неправильное поведение московских писателей нашло свое яркое выражение в проекте их письма в ЦК ВКП(б) на имя т. Андреева и т. Щербакова. В этом письме, написанном Алексеем Толстым, Николаем Виртой и Иосифом Уткиным, делаются прямые намеки на необходимость отстранения Фадеева от руководства Союза писателей и ставится вопрос о создании нового полномочного органа Союза Советских писателей с тем, чтобы он находился в одном из крупных центров СССР. В этом письме утверждается, что организация (Союз писателей) по сути дела распалась и не представляет из себя целостной политической группы.

Тов. Юсупов предложил т. Толстому этого письма в ЦК ВКП(б) не посылать, прекратить составление такого рода «коллективных документов», никаких собраний без ведома ЦК КП(б) Уз впредь не проводить <…> Тов. Толстой согласился с этими указаниями и заявил, что письмо, написанное на имя т. Андреева и т. Щербакова, послано не будет…

Посоветовавшись между собой, мы решили проинформировать Вас об этом».

Итак, бунт против Фадеева, который четырьмя годами раньше стоически переносил чемоданы четы Толстых с поезда на поезд в фашистском Берлине, удалось погасить, а сам Фадеев позднее писал Безыменскому: «Всему свету известно о довольно плохом и при этом застарело плохом отношении Толстого ко мне, что не мешает мне относиться к нему как к крупнейшему русскому писателю с большим уважением».

В Ташкенте Толстой возглавил худсовет ташкентского филиала «Советского писателя», готовился выпускать антологию современной польской поэзии (польский художник и поэт Юзеф Чапский позднее вспоминал: «К десяти часам вечера в большой гостиной мы собрались вокруг стола с вином и великолепным кишмишем, а также другими сластями. Жара спала. Было свежо и прохладно»), придумал устроить благотворительный спектакль в пользу детей, для которого сам написал шутливую пьесу и сыграл в ней роль. Его дом был снова полон народа, он помогал деньгами, продуктами, звонками, письмами, работой. Разумеется, выручить всех он не мог да и не стремился, но одним из тех, кому Толстой, словно искупая вину перед Гаяной Кузьминой-Караваевой, помог очень, продлив и скрасив жизнь, был шестнадцатилетний юноша.

Ребенком его вывезли из Франции в Россию, где он сильно страдал и мучил свою мать характером таким же изломанным, как и его судьба и жизнь, к несчастью, очень короткая. Звали этого молодого человека Георгий Сергеевич Эфрон, а домашние дали ему прозвище Мур. Был он сыном покончившей с собой поэтессы Цветаевой.

В Стамбуле для бедных, куда Мур попал, сбежав из Елабуги и Чистополя, он оказался на первых порах едва ли не самым несчастным подростком. Гордый, плохо приспособленный к советской жизни, Георгий Эфрон голодал, болел, однажды голод его стал так силен, что он украл у своей квартирной хозяйки вещи и купил на них еды. Кража раскрылась, хозяйка обратилась в милицию, и возникшую из-за этого историю удалось замять с большим трудом.

Толстые стали принимать участие в его судьбе.

«Часто бываю у Толстых. Они очень милы и помогают лучше, существеннее всех, — писал Мур находившейся в лагере сестре Ариадне. — Очень симпатичен сын Толстого — Митя, студент Ленконсерватории. Законченный тип светской женщины представляет Людмила Ильинична: элегантна, энергична, надушена, автомобиль, прекрасный французский язык, изучает английский, листает альбомы Сезанна и умеет удивительно увлекательно говорить о страшно пустых вещах.