«— С двух лет бабушка объяснила ему, что мать — божество. Он поверил и до последнего дня верил каждому слову матери. А мать говорила ему: видишь, вот в машине едет Никита Толстой. У тебя никогда не будет машины, у тебя никогда ничего не будет, я могу дать тебе только…»

Полагают, что это многоточие заменяет тюрьму.

Так где ж ей было Толстого любить?

И последнее в ахматовском отзыве об Алексее Толстом: «был чудовищным антисемитом». На страницах этой книги тема толстовского юдофобства возникала не раз. Многие писатели называли Толстого антисемитом, интересные наблюдения над образами евреев в произведениях Толстого имеются у Елены Толстой; выводил в своих романах двадцатых годов в качестве антисемита красного графа Эренбург; можно наконец вспомнить рощинский крик, обращенный к Кате: «К черту!.. С вашей любовью… Найдите себе жида… Большевичка…»

А с другой стороны, летом 1943 года в «Правде» на целой полосе была опубликована статья Толстого о жертвах Холокоста. Еще раньше, в 1939-м, Толстой писал в связи с юбилеем Шолом-Алейхема: «Мудрый, добрый иронически — горький писатель любил свой народ за его страдания, за его верность, за его горькую нищету, за его вечный юмор, за его утонченную человечность.

Вот где лежат глубокие истоки высокого гуманизма Шолом-Алейхема, вот что поднимает его в ряды великих писателей».

Но главное, пожалуй, не это. Главное — что самым близким, самым дорогим другом Толстого в последние годы его жизни был человек, которого назовут главным евреем Советского Союза и которого за его еврейство убьют.

«Соломон, — заявил он при этом, — вот купил подсвечник, — сказали, что редкий, персидский. Отмыли надписи — оказалось, твой — «субботний». Вот я и принес. Пусть у тебя стоит».

Едва ли можно было ненавидеть евреев, их религию, традиции, лица, их кровь, чтобы, купив иудейский подсвечник, прийти с ним к Соломону Михоэлсу и простодушно его подарить: твой — субботний.

Соломон дарил Толстому свои подарки.

«Когда Михоэлс показал Людмиле Ильиничне ручку, привезенную им для Толстого из Америки, Людмила Ильинична трогательно сказала: «Соломон! Это чудесно, но можно я тебе дам для нее футлярчик. Алеша очень любит разворачивать подарки и всегда радуется, когда дорогая вещь хорошо упакована».

Они были очень дружны — великий еврейский актер и режиссер Соломон Михоэлс и русский писатель граф Алексей Толстой.

«Знаешь, мало с кем так интересно спорить! — говорил Михоэлс о Толстом. — Мы с ним друг у друга не в долгу, ни в чем не заинтересованы в смысле просьб и ходатайств даже для других, а не то что для близких! А поспорить есть с кем! А поспорить иногда так хочется! И талантлив же он! Всегда видит вещи не в одной плоскости! А юмор! А любовь к жизни!»

Михоэлсу читал Толстой пьесу про Ивана Грозного и, по воспоминаниям дочери главного режиссера Еврейского театра, тот слушал ее с восторгом: «В зале театра собралось всего несколько человек. Алексей Николаевич сидел на сцене, а Соломон Михайлович примостился на ступеньках лесенки, которая вела из зрительного зала на сцену. Маленький человек, почти гномик, сидел на лесенке, поджав ноги, повернув свою некрасивую, прекрасную голову к Алексею Николаевичу. Иногда оборачивался, поглядывал на слушателей, и в его взгляде читалось: «Ну как? Что я вам говорил?» Пьеса и впрямь была поразительная. В некоторых сценах угадывался Сталин. Особенно запомнилась сцена у гроба жены. Сидел Иван Грозный и цепко, испытующе вглядывался в лица тех, кто пришел с ней проститься: «Кто из них отравил?»

Читал Толстой великолепно <…>.