Читал Толстой великолепно <…>. Потом, припоминая это чтение, думая о Михоэлсе, о его трагической судьбе, я видела его именно таким, сидящим на ступеньках лесенки. Маленький человек, гномик и — величественный король Лир. Один и тот же человек. Удивительно».

В Ташкенте в 1942 году они вместе — Толстой и Михоэлс — играли в спектакле, устроенном в пользу голодающих детей. Традиция дореволюционная, несоветская (в СССР не может быть голодающих детей), но в военном Ташкенте можно было все.

«На высоком театральном сундуке рядышком сидели уже одетые «плотники».

Сундук был высокий даже для Толстого, а Михоэлс болтал ногами в воздухе и давал последние наставления:

— Понимаешь, Алексей, главное — это полное совпадение ритма и жеста. В этом — наш текст. Ты только смотри и повторяй в ритме! Да что тебе говорить. Сам понимаешь! <…>

И тут появляются два плотника. Впереди Михоэлс, за ним Толстой. Михоэлс в сплющенной кепке, Толстой в рваном берете. Оба в рубахах, в передниках, из карманов торчат поллитровки. Молчаливый проход по авансцене (почти марш). Движения, абсолютно совпадающие и повторяющие друг друга. Прошли…

Остановились. Двинулись дальше, опять остановились, молча «поговорили», присели и начали исступленно вколачивать гвозди, неистово стуча молотками.

Вбегает целая толпа… Скандал! Съемка сорвана! Плотников куда-то выпихивают! Вновь тишина! Опять вспыхивает транспарант и повторяется точно такой же выход плотников. И было такое подлинное мастерство в этом молчаливом дуэте, что зал мог заглушить стук любых молотков своими аплодисментами!

К великому счастью, сохранился изумительный фотоснимок «плотников».

Копию этого снимка, подаренного Л. И. Толстой, Михоэлс свято хранил».

Свою версию этого спектакля рассказывала и Фаина Раневская:

«— Было очень-очень смешно, — сказала Ф. Г. — Алексей Николаевич отлично знал быт киностудий — во время съемок его «Петра» он не вылезал из «Ленфильма». Скетч, что он написал тогда, — пародия на киносъемку. Действие разворачивалось в павильоне, где якобы снимался фильм из зарубежной жизни. Скетч, по-моему, так и назывался — «Где-то в Берлине».

На бутафорскую крышу большого дома (самого дома, как и водится в кино, никто не строил) выходила Таня Окуневская, тоскующая героиня фильма, — красивая, глаз не отвести!.. Вспыхивали прожектора, режиссер — Осип Абдулов — кричал магическое:

— Мотор!

Хлопала эта безумная хлопушка — ненавижу ее всеми фибрами души! — и Таня пела, как ни странно, на мотив «Тучи над городом стали»:

И еще тому подобную чепуху.

В это время появлялся Гитлер — Сережа Мартинсон, — он шел на свидание с Окуневской. Завидев его, двое рабочих студии — плотники в комбинезонах — их гениально изображали Соломон Михайлович Михоэлс и сам Толстой, изображали без единой репетиции, на сплошной импровизации — угрожающе двигались на него, сжав кулаки и молотки.

Гитлер-Мартинсон в страхе пускался наутек, режиссер хватался за голову, орал:

— Стоп!

Съемка останавливалась, но стоило появиться Мартинсону, все начиналось сначала.

— Ребята, — чуть не плача, просил Абдулов Михоэлса и Толстого, — это не настоящий! Это артист, он зарплату получает нашими советскими рублями, и у него карточка на хлеб и на крупу есть!

Начиналась съемка, снова пела Окуневская: «Вышла луна из-за тучки!..»

Публика уже не могла слушать ее — покатывалась от смеха.