От полноты чувств, от бьющей через край жизни Эдик восторженно запел и двинулся дальше по коридору. Правду сказать, все его предыдущие похождения имели место возле самой двери палаты. Пора было вырываться на оперативный простор, пора было делиться счастьем со всеми..

    А я тебя не холил,

    А я тебя не шмолил,

    А я тебя, зануду, не любил?

    Однако делиться восторгом было особо не с кем. В длинном пустом коридоре царила тишина. Только гром буйствовал за окном да ветер потоками швырял в стёкла косой дождь.

    – Эй, народы, вы где?..

    Беспричинно расхохотавшись, Эдик заглянул в соседнюю палату… никого. Отворил дверь в следующую, присмотрелся… На специальной кровати, не дававшей появляться пролежням, неподвижно вытянулся какой-то чувак. Утыканный и обвешанный, вот умора, какими-то шлангами и гирляндами электрических проводов. Рядом подмигивал экранчиками и тихонько попискивал целый стеллаж всяких дурацких приборов… Эдику захотелось без особых затей растолкать мужика и вместе похохотать над уморительными, на его взгляд, надписями типа «NEHER electronics»… Он подошёл ближе и вдруг узнал в неподвижном человеке великана-спецназовца, не позволившего тогда, в Карелии, откромсать ему мужскую гордость. «Единственный был чувак путёвый из всех… Теперь вот в отрубе лежит, как пить дать ломается, [185] и некому его раскумарить [186] … оно всегда так, хорошим людям не прёт…»

    – Друг, друг… – От внезапно подхлынувшего сострадания у Эдика даже слезы выступили на глазах. Влекомый светлым порывом, он шагнул к кровати и, всадив иглу шприца в пластиковую капельницу, придавил шток до упора. Радужная жидкость завинтилась тоненькой струйкой, потом образовала размытый клубок и начала втягиваться в прозрачную трубочку. – Держись, брат, ща и тебе хорошо будет… Поплаваем в розовом море… Русалки там такие… каракатицы… Чур только, не брызгаться…

    Глеб Буров никак на его старания не отреагировал. Даже глаз не открыл. А возле стены, на узенькой, притащенной откуда-то кушетке крепко спала под наброшенным пледом пожилая женщина. Его мать Ксения Ивановна. Спала – силы-то человеческие не беспредельны…

    А ведь известно, что с ребёнком всё как раз и случается именно тогда, когда мать отвернётся. Даже в зорко охраняемой, от всех мыслимых и немыслимых напастей защищённой «Семёрке»…

    – Ну что, брат? В кайф тебе? – прошептал Эдик. – Ну, торчи, торчи… мешать не буду…

    Неслышно открыв дверь, он выбрался в коридор, сунул порожний шприц в мусорницу и вернулся к себе. Забрался под одеяло, свернулся калачиком… Его переполняло ощущение счастья. Огромного и всемирного. Оно пузырилось и играло всеми цветами, точно сладкое море из его сна. «Счастья… Всем… Сразу и даром… – всплыла в памяти окрошка из когда-то прочитанных строк. – И чтобы никто не ушёл обиженным…»

    Чёрт не нашего Бога

    На следующий день у Виринеи, Вени, Альберта и спевшихся с ними Гринберга с Капустиным была запланирована страшная месть в отношении Андрея Александровича Кадлеца.