Валерий Большаков. Алгоритм судьбы
Пролог
Евразийский союз, Российская Республика, Восточно-Украинский регион, Самбат. 2027 год
Крупнокалиберная пуля, словно и не заметив витрину кафе, с тупым чмоканьем впилась в бок соседу Бирского. Тот сидел за столиком напротив – весёлый такой, грузный дядька с пшеничными усами, в сорочке с вышивкой у воротничка. Пуля провертела дядьку насквозь, выбив тёмный фонтан крови, и скинула мёртвое тело на пол. Следом полетела одноразовая тарелочка с недоеденным шашлычком, выплеснулся кетчуп «за счёт заведения». Бирский замертвел, а пулемёт продолжал строчить, дырявя витрину звёздчатыми зияниями. Стекло не выдержало, пошло мелкой сеточкой трещин и осыпалось с колким звоном. В кафе будто звук включили – завизжали женщины, застонали раненые, а по Днепровской набережной заметались усачи с оселедцами на бритых головах, орать стали и палить очередями. Основательно долбили «Калашниковы», частили «никоновы», ревели, захлёбываясь, новенькие «дюрандали». На углу проспекта горел канареечно-жёлтый «лесснер» с шашечками по окоёму, таксист свешивался из окна, а на крыше машины весело зеленел огонёчек «Свободен!». Двое усатых и чубатых вытолкали на улицу седого мужика в растерзанной белой тройке, подвели к парапету. Потом их обязанности разделились – один достал пистолет и выстрелил седому в голову, другой перекинул убитого в Днепр. А Бирский так и сидел за столиком, таращился на мертвяков, на сверкавшие разливы реки, на Киев, безмятежно блестевший окнами с того берега. – Это «оранжевые»! – закричала официантка, выглядывая из-за стойки. Для Бирского её крик прозвучал как сигнал «марш!». Прижимая к груди планшетку компьютера, он вскочил, опрокидывая стол, и ринулся вон. С разбегу, наткнувшись на озверелую морду «оранжевого», пригнулся и шмыгнул мимо, увёртываясь от волосатого кулака с шипастым кастетом. Рванула граната, вышибая стёкла в магазинчике, волной скручивая и срывая полосатые навесы. В окне второго этажа мелькнуло бледное лицо и тут же перекрасилось в алый цвет. Гнусно взвизгнула пуля. Жилец боднул головой стекло и вывалился на тротуар. Не жилец… А мужчина с компом-планшеткой бежал, и в голове у него прыгала одна и та же мысль: «Пуля – дура! Пуля – дура!» Дуры эти свистели во всех направлениях, прошивая лапчатые листья каштанов, выбивая искры и короткие звоны из фонарей, тюпая по стенам, словно подчёркивая корявые буквы: «Геть, жиды та москали!» Добежав до Березняковского парка, Бирский юркнул в заросли. Обнял кряжистый дуб и отдышался. Чувствовал он себя странно, будто попал в сновидение. Кстати, позавчера ему приснилось нечто подобное сегодняшнему кошмару, тоже со стрельбой и погонями. Сон в руку? Скорее уж в ногу… Отцепившись от дуба, Бирский зашагал прочь, продираясь сквозь кусты параллельно аллее. Выстрелы, то одиночные, то сливавшиеся в очереди, не стихали, постепенно смещаясь к Соцгороду. Впереди посветлело, и мужчина, шатаясь, выбрался на обширную поляну. Тут хватало всяких киосков, аттракционов, а также шашлычных, сусичных, пельменных и прочих закусочных да рюмочных с пивными. – Сюда, сюда! – замахали ему от забегаловки с пышным названием «Колоссеум». Бирский поднапрягся и чесанул. Народу в «Колоссеуме» собралось человек десять или пятнадцать. У всех на шеях болтались ленточки с карточками приглашённых на 3-й Физмат-конгресс. Приглашённые сидели на полу, привалясь спиной к пластмассовой стене, – сплошь доценты, профессора и прочий вузовский люд. – Самбат, господа, – рокотал толстяк со штурманской бородкой, – это название первоначальное, стало быть, единственно законное и верное! Дали его месту сему степняки-сарматы – туточки у них была фактория, где они менялись товарами с венетами-лесовиками… А после уж сюда готы переселились, два племени – гревтунги и тервинги. |
