Она вернулась обратно с двумя чашками, которые могли сохранять тепло.

– Боюсь, что на этом этаже кофе отнюдь не безупречен.

– Она мне это рассказывает, – улыбнулся Коннор, принимая чашку.

Монти уселась на свое место.

– Вы в группе патентов? Патентовед?

– Угу. Только я юрист по патентам… что‑то вроде американского эквивалента.

– Откуда вы?

– Из Вашингтона. Бывали там?

– Да, – сказала она. – Несколько раз. Моему отцу довелось прочитать курс лекций в Джорджтаунском университете.

– Его я и окончил. Хорошее заведение.

– Мы уезжаем туда через несколько недель – ему предстоит рекламный тур в связи с его книгой. Она только что вышла в Штатах.

– О чем она?

– Ее название – «Генетическая бомба – холокост XXI века».

Он посмотрел на нее и осторожно попробовал горячий кофе.

– Не очень ли противоречиво?

– Очень. Но мой отец не может не быть противоречивым. Что далеко не всегда идет ему на пользу.

– Я заметил – читая его публикации, – что он не очень старается поддерживать нормы и правила, принятые в его профессии.

– Нет, он не старается.

– А вы?

– Я прилагаю все силы, чтобы он оставался таким же прямым и принципиальным.

– Вы не поддерживаете его точку зрения, что патентование ошибочно?

Она покачала головой, и Коннор заметил тень печали на ее лице.

– Мистер Моллой, мой отец – гений, но, как и многие гении, он не всегда осознает, что живет в реальном мире. Я понимаю его взгляды относительно распространения знаний, особенно по генетике, но искренне верю в систему патентования. Я верю в эту компанию – и чувствую, какие нам оказывают тут привилегии.

Коннор слегка упал духом, уловив искренность, с которой она говорила. Она отнюдь не старалась произвести впечатление.

«Дай мне время, – подумал он. – Дай мне время, и я заставлю тебя изменить мнение об этой компании. Обещаю».

17

Рединг, Англия. Вторник, 13 сентября 1994 года

Капли дождя шариками скатывались с блестящего капота маленького синего «ниссана». В салоне пахло лаком и политурой; виниловая поверхность панельной доски и крышка бардачка были отполированы до блеска, ковровые половички в машине отмыты с шампунем. В последний раз, когда Алан Джонсон сидел в машине своего тестя, он обратил внимание на ее убогое состояние: на полу валялись старые газеты, конфетные обертки, желтые клейкие стикеры. Должно быть, тесть специально прибрал в ней к похоронам.

«Дворники» описывали дуги по ветровому стеклу, но из‑за слез, застилавших глаза, Алан видел только потоки дождевых струй. Теперь они стояли перед домом; в садике у крыльца поздние розы, которые так и не успели отцвести, клонились под тяжестью дождевой воды. Это были розы Сары; она поливала их, ухаживала за ними… и она никогда не увидит их. Она вообще больше никогда не увидит цветов.

Она ушла.

Мертва.

И не вернется. Никогда.

Всего пять часов, но уже начало смеркаться. Редкие пятна травы выглядели запущенными и заброшенными; кое‑где среди них были вкопаны саженцы вишни, привязанные к кольям.