Еще несколько поворотов — и я запутываюсь окончательно. В ответ на гримасу таксиста — нужно же показать, что она вовсе меня не смущает, — принимаю утомленно-равнодушный вид, подобающий после долгого перелета путнику, которому в поздний час недосуг препираться с теми, кто ниже его. Не самое лучшее начало. Не хочется, чтобы перепалка в такси испортила мне прибытие, но сияющий миг в духе Тернера-Рескина-Моне-Уистлера, который я так тщательно себе предначертал, уже разжижается. Мне напомнили про Густава фон Ашенбаха, сурового придирчивого ухоженного небогемного писателя из повести Томаса Манна «Смерть в Венеции», которого по приезде в город везут в Лидо не на вапоретто, как он заказывал, а на гондоле: между прогневавшимся немецким туристом и упрямым гондольером вспыхивает легкая перепалка, в результате которой пассажир приходит к выводу, что ему ничего другого не остается, кроме как сидеть смирно и ждать, пока они прибудут на место. В фильме 1971 года, снятом Лукино Висконти по повести Манна, прибытие Ашенбаха в Венецию сопровождается Пятой симфонией Густава Малера, которая идеально подходит для этого случая. В глубинах нарастают напряжение и дурные предчувствия, на поверхности же только умиротворяющие чистые звуки Adagietto Малера и в такт им — «всплески весла, глухие удары волны о нос гондолы» у Манна.

Но вот проходит еще несколько секунд — и мы оказываемся на Гранд-канале, что означает, что до лагуны еще далеко, мы не добрались даже до Святого Марка. Тут меня внезапно накрывают одновременно и радость от того, что я избежал скандала с таксистом, и беспримесное блаженство — ведь передо мною морской простор, увидеть который снова я уже и не чаял. Отсюда я и сам знаю дорогу на Лидо. Меня даже подмывает попросить таксиста пустить меня на несколько секунд к рулю. Но лучше не стоит. Лучше откинуться на спинку сиденья, и пусть этот город у воды, как все города у воды, подплывет ко мне со свойственной ему неспешностью.

Города у воды обладают даром соблазнения, хотя почему — сказать трудно, объяснение для каждого города иное. Возможно, дело в том, что, когда в середине дня делается слишком жарко и воздух густеет, всегда можно повернуться спиной к повседневности, пробормотать c возмущением: «Ну все, хватит с меня», вытащить купальный костюм, засунутый в ящик письменного стола, и рвануть к ближайшему пляжу. В отличие от других городов, где от дома до пляжа целый час, в Венеции только пожелал воды — и пожалуйста: границы между работой и развлечением, центром города и курортным поселком размываются. Здесь вода — частица жизни, частица тебя, частица всего, что ты принимаешь за данность, ешь, обоняешь. Города у воды похожи на условные недолговременные жилища: в них заключены наши романтические отношения с морем, временем, пространством, самими собой.

Марсель, Барселона, Триест, Стамбул — у каждого из них свой роман со Средиземным морем: по большей части они заключают водную гладь в объятия полукруглой бухты — так оно повелось с древних времен. Однако никто из них не пошел дальше романа и не согласился в буквальном смысле на вечный законный брак, на который согласилась Венеция. Бракосочетание города и моря празднуют здесь каждый год, в воскресенье, следующее за праздником Вознесения: в этот день венецианский дож бросает в море неподалеку от Лидо символическое кольцо. Где море, там и город.

В Венеции нет такого места, откуда не было бы видно море, не осознавалось бы его присутствие, оно не вызывало бы тревоги или отклика.