Мало у кого из них находилось доброе слово для любви и для женщин, которых они любили. Особенным злоязычием отличаются бойкие и злонравные «Воспоминания» кардинала де Реца (о своей бывшей любовнице мадам де Монбазон он пишет: «Никогда не знал человека, который, закоснев в пороках, так мало уважал бы добродетель»). Тем не менее он посвящает свои мемуары одной из самых плодовитых писательниц précieux мира, своей доброй приятельнице мадам де Севинье, которая родилась в доме № 1-бис по площади Вогезов. Севинье, в свою очередь, была близкой приятельницей герцогини де Лонгвиль, мадам де Сабле, герцога де Ларошфуко и мадам де Лафайет, написавшей первый современный роман в европейской истории — «Принцесса Клевская». Чтобы понять, какими тесными связями был повязан этот мирок, достаточно вспомнить, что отношения Ларошфуко с Лафайет, возможно, были платоническими, а вот с герцогиней де Лонгвиль, безусловно, нет: он прижил от нее сына и, видимо, уже разочаровавшийся и озлобленный, тосковал о ней до конца жизни. Белокурая герцогиня, имевшая славу одной из первых красавиц своего времени, вела столь же ветренное существование, сколь и кардинал де Рец: сперва любовница, потом воительница, в конце — истовая христианка. Именно из-за ее непримиримого раздора с соперницей, мадам де Монбазон, на площади состоялся еще один поединок — между представителями семейств Гизов и Колиньи. Да, каждый из мужчин галантно принял сторону одной из женщин, однако после вековых распрей между католиками Гизами и протестантами Колиньи для дуэли нашлись и иные причины. Колиньи почти пять месяцев умирал от ран. Говорят, что герцогиня Лонгвиль наблюдала за поединком из окон дома № 18 по площади Вогезов, дома Маргариты де Бетюн — той, у которой спальни любовников находились напротив друг друга. История ссоры герцогини де Лонгвиль и мадам де Монбазон читается как роман: бесчисленные оскорбления, козни, ревность и злопамятность.

Затевать скандалы было любимым занятием, а главным оружием были не шпаги, а письма: подброшенные, перехваченные, скопированные, приписанные не тому отправителю; похищенные письма таскали туда-сюда, оставляя след, который неминуемо приводил к утрате репутации, а довольно часто и жизни — примером может служить Колиньи, — и в конечном счете к массовым беспорядкам. Рискуя избыточным упрощением, скажу: страсти достигали такого накала, что многие из тех, кто был так или иначе связан с площадью Вогезов до середины XVII века, в итоге вступили в ряды Фронды — антимонархической организации аристократов, существовавшей в 1648–1653 годах. То было последнее восстание аристократов против монархии, и Людовик XIV, король-солнце, никогда о нем не забывал. Чтобы аристократы больше не вздумали бунтовать, он проследил за тем, чтобы почти всех фрондеров перевезли в Версаль.

Площадь Вогезов, как и ее прославленные обитатели, остается клубком причудливейших переплетений памяти города. В 1605 году она носила название Королевской площади, после революции 1792 года стала площадью Федералов, в 1793-м — площадью Нераздельности, а в 1800-м, при Наполеоне, — площадью Вогезов. В 1814-м, после реставрации монархии, ей вернули исконное имя, в 1831-м она вновь стала зваться площадью Вогезов. После следующей революции, в 1852 году, ее снова стали именовать Королевской, а в 1870-м она окончательно стала площадью Вогезов. На площади так и роились интеллектуалы, писатели, аристократы, содержатели салонов и куртизанки.