Нигде русским, бежавшим из России, не было так плохо, как в Польше. Остатки армии генерала Бредова, в которой оказался Ковальский после разгрома Добровольческой армии на юге России, были интернированы поляками.

Всех разоружали и отправляли за колючую проволоку. Чтобы избежать концлагеря, Ковальский вступил в 3-ю армию генерала Перемыкина.

Но у Перемыкина Ковальский пробыл три дня, а потом перешел к Булак-Балаховичу, формировавшему новую армию вместе с Борисом Савинковым.

Там Ковальский прослужил около месяца в должности начальника военных сообщений. Но и остатки войск Булак-Балаховича, безуспешно сражавшихся с Красной Армией, поляки в конце концов тоже разоружили и интернировали.

Глава Польши Юзеф Пилсудский обещал французам, что соберет всех русских в концентрационных лагерях и будет их кормить с тем, чтобы при случае они могли возобновить борьбу против большевизма. На самом деле судьба добровольцев поляков не интересовала. В лагерях для интернированных голодные русские солдаты десятками умирали от болезней.

Ковальский все-таки выбрался из лагеря и оказался в Лодзи. С трудом нашел работу — ночным сторожем на мануфактуре. Потом его взяли техником в строительную контору. Это были худшие дни в его жизни.

Бывших русских солдат, оказавшихся в Польше без документов и денег, поляки презирали и унижали на каждом шагу, словно стараясь расквитаться с ними за три раздела Польши.

Ковальский еще сравнительно прилично устроился. Нашел работу, не голодал, не унижался, вымаливая милостыню. Кто-то из офицеров Добровольческой армии еще говорил о втором освободительном походе против большевиков, заботливо хранил форму на дне пустого чемодана, но Ковальский в этих разговорах не участвовал.

Он понял, что прежняя жизнь никогда не вернется. Война против большевизма проиграна. Красные победили — и победили навсегда. Надо думать о себе.

Ему было всего двадцать четыре года, из них почти пять лет он воевал.

Так что же делать? Оставаться в Польше, где он никому не нужен, просидеть всю жизнь техником в конторе на копеечном жаловании? Польское правительство думало только о том, как избавиться от бывших солдат Добровольческой армии. Маршал Юзеф Пилсудский может вообще выслать всех солдат и офицеров из Польши в Советскую Россию — такие слухи ходили среди бывших добровольцев. И тогда что?

Ковальский решился и пошел в российское полпредство. Минут сорок он сидел в приемной под надзором бди тельного дежурного. Потом его провели в соседнюю комнату, где с ним два часа разговаривал сотрудник полномочного представительства, который, как понял Ковальский, представлял в Польше Государственное политическое управление.

Очень молодой, но уже лысоватый чекист-дипломат допрашивал Ковальского сначала с видимым презрением, но постепенно смягчился:

— Что же вы так поздно прозрели? Что вас удерживало у белых?

— Боялся ЧК, — стараясь убедить чекиста в своей искренности, ответил Ковальский, — как все кадровые офицеры. Я старый корниловец, пионер Добрармии. Понимал, что за это меня по головке не погладят. Но идейным добровольцем я никогда не был, мной двигала инерция. Раз офицер, значит, идешь в Добрармию. Я быстро понял полный развал и безыдейность белого движения и старался доказать свою лояльность большевикам.

— Каким, интересно, способом?

— Когда Полтаву заняли части Добровольческой армии, ко мне как к коменданту станции привели коммунистов-чекистов, арестованных на территории станции. Я их узнал. Это были железнодорожники, сослуживцы отца. Вместо того, чтобы вызвать конвой, я пригласил их к себе в вагон и сказал: «Иду на станцию, через три минуты вернусь, и тогда мы с вами посчитаемся».