|
Вдруг с резким шумом медный пол двинулся перед нами и открыл ужаснейшую печь под алтарем, огромную и раскаленную до того, что в ней могло растопиться железо. С криком ужаса мы отскочили назад, все, кроме несчастного Альфонса, который помертвел от ужаса и, наверное, упал бы в огонь, если бы сильная рука сэра Генри не схватила его и не оттащила назад. Ужасный ропот поднялся в толпе. Мы, четверо, все подвигались назад; Альфонс был посередине, прячась за наши спины. С нами были револьверы, хотя ружья у нас вежливо отняли при выходе из дворца, так как здесь не имеют понятия о револьверах. Умслопогас принес с собой топор, потому что никто не решался отнять его, и теперь с вызывающим видом вертел его над головой и ударял в мраморные стены храма. Вдруг жрецы выхватили мечи из под своего белого одеяния и бросились на нас. Надо было действовать или погибать. Первый жрец, который бросился на нас, был здоровый и рослый детина. Я пустил в него пулю, он упал и с ужасающим криком скатился в огонь, приготовленный для нас. Не знаю, что подействовало на жрецов, ужасный крик или звук неожиданного выстрела, но они остановились, совершенно парализованные страхом. Прежде, чем они опомнились, Зорайя что то сказала, и целая стена вооруженных людей окружила нас, обеих королев и придворных. Все это произошло в один момент, жрецы колебались, народ стоял в ожидании. Последний вопль сгоревшего жреца замер вдали. Воцарилась мертвая тишина. Великий жрец Эгон повернул свое злое, дьявольское лицо. – Прикажите докончить жертвоприношение! – закричал он королевам. – Разве эти чужеземцы не совершили святотатства? Зачем вы прикрываете своей царской мантией этих злодеев? Разве они не обречены на смерть? Разве наш жрец не умер, убитый волшебством этих чужеземцев? Как ветер с небес, прилетели они сюда, откуда – никто не знает, и кто они – мы не знаем! Берегитесь, королевы, оскорблять величие бога перед его священным алтарем! Его власть выше вашей власти! Его суд справедливее вашего суда! Берегитесь поднять против него нечестивую руку! Пусть жертвоприношение совершится, о, королевы! Тогда Зорайя заговорила нежным голосом, и как ни серьезна была ее речь, мне слышалась в ней насмешка. – О, Эгон, ты выразил свое желание и ты говорил правду! Но ты сам хочешь поднять нечестивую руку против правосудия бога. Подумай, полуденная жертва принесена, солнце удостоило принять в жертву своего жреца! – она выразила совершенно новую мысль, и народ одобрил ее восклицаниями. – Подумай об этих людях! Они – чужеземцы, приплывшие сюда по озеру. Кто принес их сюда? Как добрались они? Почему ты знаешь, что они так же, как мы, не поклоняются солнцу? Разве оказывать гостеприимство тем, кто приехал в нашу землю – значит бросить их в огонь? Стыдись! Стыдись! Разве это гостеприимство? Нас учили принять чужеземца и обласкать его, перевязать его раны, успокоить и накормить! Ты хотел успокоить их в огненной печи и накормить дымом? Стыдно тебе, стыдно! Она замолчала, следя за впечатлением своих слов на толпу, и видя, что народ одобряет ее, переменила тон. – На место! – крикнула она резко. – На место, говорю вам. Дайте дорогу королевам и тем, кого они покрыли своей царской мантией! – А если я не хочу, королева? – процедил сквозь зубы Эгон. – Стража проложит нам дорогу, – был гордый ответ, – даже здесь, в святилище, через трупы жрецов! Эгон побледнел от ярости и взглянул на толпу. Ясно было, что все симпатии народа на стороне королевы. Цу венди – любопытный и общительный народ. Как ни чудовищно было в их глазах наше святотатство, они вовсе не радовались мысли бросить в огненную печь живых чужеземцев, которых они видели в первый раз, стремились разглядеть, разузнать и удовлетворить свою любознательность. Эгон видел это и колебался. Тогда заговорила Нилепта своим музыкальным голосом: – Подумай, Эгон, – сказала она, – судя по словам моей сестры, чужеземцы, может быть, также служители солнца! Они не могут говорить. |
