— Тебе известно, что думает Эрашам о тех, кто действует без его на то воли? Многие из них потеряли свои головы.

Ульсим затрясся.

— Ну, я думаю, он простит тебя, если я расскажу об этом случае. Ведь ты же его любимейший ученик… Что-нибудь еще, Ульсим?

Побелевший от страха Ульсим затряс головой.

— Тогда мы с моими друзьями пойдем, — сказал Перрейн и повел их прочь из шатра.

Пока они ехали через палаточный лагерь, раскинувшийся вокруг Дабоура, Перрейн со знанием дела рассуждал о том, как плохо теперь обстоят дела с торговлей скотом. А между хаотично раскиданных шатров носились ватаги грязных голых детей, и худые скучающие собаки поднимались из тени каждого шатра, чтобы, лениво полаяв на проезжающих, снова свалиться в прохладный песок в тени.

Наконец они подъехали к дому Перрейна. Он стоял на расчищенном участке земли за палаточным лагерем и представлял собою кубическое глыбообразное строение.

— Прошу, почтите мой дом, — воскликнул Перрейн, — и расскажите мне поподробнее об этом пастухе.

Они вошли. Внутри было сумрачно и прохладно, весь дом представлял собой единственную комнату. С одной стороны были неприхотливые кухонные принадлежности, с другой стороны — кровать. Несколько больших кувшинов из ноздреватой глины висели на потолочных балках, сочась мелкими капельками влаги, которая падая собиралась в лужи на каменном полу. Посреди комнаты стоял стол и две скамьи.

— Здесь не слишком роскошно, — извинился Перрейн.

Спархок бросил многозначительный взгляд на окно в противоположной стене дома, которое показалось ему не совсем прикрытым.

— Здесь можно говорить спокойно? — тихо спросил он.

Перрейн рассмеялся.

— Конечно, Спархок. Я сам посадил терновый куст под этим окном, и собственноручно его поливаю. Ты будешь поражен, когда увидишь, каким здоровенным он вымахал и какие длинные у него шипы. А ты прекрасно выглядишь, мой друг. Ведь мы не виделись еще с послушнических времен. — Перрейн говорил с легким акцентом — в отличие от большинства пандионцев он не был эленийцем, а пришел откуда-то из срединной Эозии. Спархоку он всегда нравился.

— Похоже, ты научился здесь говорить, Перрейн, — сказала Сефрения, — а раньше всегда был таким молчуном.

Перрейн улыбнулся.

— Это из-за моего выговора, Матушка. Я не хотел, чтобы надо мной смеялись. — Он взял обе ее руки и поцеловал их ладони, потом испросил благословения.

— А Кьюрика ты помнишь? — спросил Спархок, когда Сефрения благословила Перрейна.

— Конечно, — ответил тот. — Он же обучал меня обращаться с копьем. Здравствуй Кьюрик. Как Эслада?

— Чудесно, сэр Перрейн. Я расскажу ей, что вы ее помните. Вы не объясните, что все это означало, я имею в виду этого индюка Ульсима.

— Он один из подхалимов, которые называют себя слугами Эрашама.

— Он и правда любимый ученик?

Перрейн презрительно фыркнул.

— Я сомневаюсь, что Эрашам хотя бы подозревает о его существовании, а тем более знает его имя. Ибо бывают дни, когда он и собственного вспомнить не может. Да тут куча таких Ульсимов, любимых учеников, которые бродят, мешая жить честным людям. Скорее всего наш пучеглазый друг уже где-нибудь в пустыне, миль за пять, да еще скачет во весь опор. Эрашам строг с теми, кто преступает ту маленькую власть, которую он даровал им. Давайте присядем.

— Но как тебе удалось добиться здесь такого влияния, Перрейн? — спросила Сефрения. — Ульсим так перепугался, будто ты по меньшей мере король.

— Это вовсе не трудно. Мое влияние зиждется на гастрономии.