Данное письмо было засунуто в кармашек обложки одного из дневников.

Искренний энтузиазм и рвение нового архидиакона не оставляют ни малейших сомнений. «Дайте мне время навести хоть некое подобие порядка в той путанице и неразберихе, с которыми мне пришлось столкнуться, и я охотно и радостно последую за престарелым сыном Израилевым в мир лучший». Данное рассуждение почерпнуто мною не из дневника, а из письма: по-видимому, друзья доктора вернули его письма сестре. Однако Хэйнз не только рассуждал, но и действовал. Уточнив пределы полномочий и обязанностей архидиакона, он весьма скрупулезно подсчитал, что на наведение надлежащего порядка ему потребуется три года. Мне этот срок представляется вполне обоснованным. Именно три года он проводил необходимые преобразования, хотя, рассматривая документы, относящиеся к концу описываемого периода, я тщетно пытался обнаружить nunc dimittis. В то же время Хэйнз открыл для себя новую сферу деятельности. В силу прежних обязанностей ему лишь изредка случалось присутствовать на кафедральных службах, но теперь он живо заинтересовался и убранством собора, и церковной музыкой. Рамки настоящего повествования не позволяют мне рассказать о его долгой борьбе с органистом, преклонных лет джентльменом, исполнявшим эту должность с 1786 г., тем паче что этой борьбе не сопутствовал заметный успех. Куда важнее для нас внимание, проявленное им к самому зданию собора, а также обстановке и утвари. В связи с этим позволю себе привести набросок письма Сильванусу Урбану (как я полагаю, так и не отправленному), где описывается интерьер храма, каким он был около 1700 г.:

Место архидиакона, расположенное с юго-восточного края, к западу от епископского престола (ныне заслуженно занимаемого превосходнейшим прелатом, являющим собой истинное украшение барчестерской епархии), выделяется некоторыми любопытными украшениями. Помимо гербов декана Уэста, попечением которого отделку алтаря и хоров удалось довести до конца, с восточной стороны аналоя можно увидеть три небольшие, но весьма гротескные аллегорические деревянные скульптуры. Одна из них представляет собой изящно выполненное изображение припавшей к земле кошки, великолепно передающее хищную грацию этого опасного врага genus Mus. Напротив находится фигурка, восседающая на троне и наделенная монаршими регалиями, однако резчик стремился изобразить отнюдь не земного властелина. Ноги его скрыты полами длинного одеяния, однако торчащие из под королевского венца длинные уши и изогнутые рожки, равно как и покоящаяся на колене рука, что заканчивается устрашающей длины и остроты когтями, изобличают адское происхождение. Между этими двумя фигурами расположена статуэтка, облаченная в длинную мантию. С первого взгляда, из-за накинутого на голову капюшона и свешивающейся с пояса, завязанной узлом веревки, может показаться, будто это монах, «брат серого ордена», однако при чуть более пристальном рассмотрении обнаруживается ошибочность подобного заключения. Становится ясно, что частично скрытая драпировкой веревка, конец которой зажат в руке, есть не что иное, как удавка, или петля висельника, а производящие страшное впечатление черты изможденного, с язвами на скулах лица наводят на мысль о Царе Ужаса. Все три скульптуры вышли из-под резца весьма искусного мастера, и случись кому-либо из тех, с кем вы состоите в переписке, пролить свет на их происхождение, я буду весьма признателен.

Мне удалось отыскать в бумагах некоторые дополнительные сведения, а поскольку описанные фигурки не сохранились и имеют непосредственное отношение к нашему повествованию, позволю себе привести следующий параграф:

Позднейшие разыскания позволили мне обнаружить в документах Капитула указания на то, что резьба на хорах и алтаре не являлась, вопреки распространенному мнению, работой голландских мастеров, а была выполнена неким местным уроженцем по фамилии Остин.