На этот раз Саатхеб промолчал, глядя на сидящих на песке обнаженных людей. Сидящих на холодном песке.

— Я бы попросил у тебя меньше, номарий, — так же тихо продолжил Изекиль, — но меньше никак не получается. Когда еще у меня появится новая возможность получить человеческую жертву? Для обретения бессмертия мне нужны трое людей. Еще двое — чтобы защитить всех прочих от холода. Ну же, номарий. Ведь жрецы Небесного храма идут с войском как раз для того, чтобы поддерживать его своей мудростью. Отдай мне приказ спасти пленников от холода — и я исполню его, отважный Саатхеб. Ты же воин, номарий. Так пожертвуй малым, дабы спасти все.

Девочка, привязанная к женщине — наверное, к матери, — уже спала. Родительница тоже перестала дрожать и закрыла глаза. Дыхание ее было слабым, почти неощутимым. Значит, утром не встанут обе. И еще многие.

«А ведь второй возможности не выпадет, — с внезапной ясностью понял Саатхеб. — Не так много времени у Великого, чтобы дважды награждать вниманием одного и того же полусотника».

Значит, вместо новых походов, вместо слуг, богатого дома и любимой жены он получит крохотную хижину сотника в какой-нибудь далекой забытой крепостице или заставе на торговой тропе. Придется доживать свой век там, одному, вспоминая миг величия, который прошел мимо и который он упустил из-за мелкой оплошности. И еще из-за того, что ему до мозга костей ненавистен жрец в шерстяном балахоне, считающий за честь служить богине смерти. Почему он должен жалеть пятерых рабов, если рискует потерять половину?

— Защити лагерь от холода, — все еще с неуверенностью пробормотал номарий.

— Что? — не поверил внезапному согласию жрец.

— Защити мой лагерь от холода, Изекиль, — на этот раз четко и решительно произнес Саатхеб. — Приказываю тебе защитить на ночь от холода всех моих пленников и воинов, жрец Небесного храма. Я хочу, чтобы к утру никто из них не попытался сказаться хворым и слабым. Ты меня понял, Изекиль?

Служитель всесильной Аментет встретил холодный и твердый взгляд номария и почтительно склонился:

— Слушаю и повинуюсь, господин.

Жрец отступил на шаг, выпрямился и решительно направился к пленникам. Он толкал их ногами, дергал за волосы, заставляя поднимать головы, вглядывался в глаза.

— Ты и ты, вставайте… — пнул он пару широкоплечих мужчин, повернулся, ткнул пальцем еще в пару: — Вы тоже вставайте. Еще мне нужна женщина… Вот ты, вставай. Выходите к караульным.

Первым делом он привязал молодую женщину спиной к широкоплечим мужчинам, отвел чуть в сторону и приказал сесть. Потом вернулся к паре, выбранной второй, обошел вокруг, удовлетворенно сказал:

— Ваших сил хватит…

В руках жреца блеснул короткий серебряный нож, годный разве на то, чтобы резать печеное мясо. Изекиль, примериваясь, еще раз обошел рабов, после чего, заунывно напевая на непонятном наречии, стал быстрыми движениями вырезать прямо у них на коже крупные иероглифы. Пленники тихо постанывали, но кричать считали ниже своего достоинства. Караульные и номарий с интересом наблюдали за странным обрядом.

Внезапно душераздирающий крик одного из мужчин заставил поднять головы весь лагерь — а жрец торопливо побежал вокруг лагеря, вычерчивая на песке широкую окружность. Причем делал он это пальцем руки — отрезанной и еще подергивающейся человеческой руки!

Закончив полукруг, Изекиль оставил руку на земле, быстро пересек лагерь, деловито отрезал руку у второго пленника, не обращая внимания на его вопли.