Кунгсерский лес оказался великолепным столетним бором, в котором — между пышными белыми мхами — задумчиво шумели на ветру шикарные корабельные сосны. Над весёлым водопадом, с грохотом низвергающимся в глубокое ущелье, возвышался симпатичный бревенчатый дом, вернее, некое подобие рыцарского замка — с многочисленными башенками и бойницами.

Возле высокого крыльца замка выстроились в ряд просторные железные клетки, в которых угрожающе порыкивали шестеро разномастных медвежат.

— Ой, мишки! — звонко закричала Катенька. — Папа, можно их погладить?

— Нельзя! — строго ответил Егор, на руках которого дремала маленькая Лиза Бровкина, утомившаяся в пути. — Зверь — всегда зверь, даже если он ещё и маленький. Руку откусит в одно мгновенье, а ты даже и не заметишь.

— Ну, тогда и ладно! — покладисто согласилась дочка. — Обойдём мишек сторонкой…

Со стен столового зала замка на путешественников смотрели печальными стеклянными глазами головы благородных оленей, лосей, косуль и диких кабанов. В камине, не смотря на летнее время, лениво потрескивал яркий огонь, на многочисленных полках и полочках красовались искусно сработанные чучела самых разных птиц: гусей, лебедей, уток, аистов, глухарей, тетеревов…

— Красивые какие! — непосредственный Петька ловко залез на высокий табурет и принялся с интересом ощупывать чучело большой полярной совы.

А Томас Лаудруп тут же бросился к дальней стене зала, густо увешанной разнообразным холодным и огнестрельным оружием, и вытащил из ножен, украшенных драгоценными камнями, кривую арабскую саблю, чей булатный клинок тускло отливал благородной синевой.

— Дети, прекратите немедленно! — рассерженной гусыней зашипела на английском языке Гертруда. — Мальчики из приличных семей так себя не ведут…

— Ведут, ведут! Ещё как — ведут! — насмешливо заверил всех ломкий юношеский басок, и из боковой двери показался король Карл — под ручку с ослепительной черноволосой красавицей, разодетой по последней парижской моде.

Шведский король за прошедшие годы — с момента памятной встречи на Митаве — почти не изменился. Всё тот же потрёпанный серозелёный кафтан, застёгнутый на все костяные пуговицы до самой шеи, которая была плотно обмотана белым широким шарфом. Ноги Карла были обуты в легендарные, яркожёлтые кожаные ботфорты.

А вот женщина, стоящая рядом с этим непрезентабельным юнцом, очень напоминавшим Егору царя Петра в юности, была просто восхитительна: стройная, высокая, с гордой, очень длинной белоснежной шеей, а глаза — тёмнозелёные, с ярко выраженной развратинкой. Такие глаза способны свести с ума кого угодно, и принцев, и нищих…

«Роковая женщина, мать её растак!», — высказался высокоморальный внутренний голос. — «Я таким ненадёжным и опасным особам — головы бы сразу рубил, без суда и следствия! Ничего хорошего от них никогда не дождёшься: одни только неприятности, изощрённые каверзы и безжалостно разбитые мужские сердца…».

Прекрасную зелёноглазую госпожу звали — графиня Аврора Кенигсмарк, и об её неземной красоте и откровенно авантюрных наклонностях знала вся Европа, а глупые и романтически настроенные трубадуры — вроде старого Ерика Шлиппенбаха — даже слагали про графиню восторженные баллады.

Сашенция презентовала шведской графине русский летний сарафан, щедро расшитый разноцветными узорами и розовым речным жемчугом из северных вологодских и архангельских рек.