До начала праздничной трапезы оставалось ещё больше часа, благородные дамы дружной стайкой направились внутрь дома: наряжаться и прихорашиваться перед высокими венецианскими зеркалами.

Дети — во главе с неутомимым и хулиганистым тринадцатилетним Томасом Лаудрупом — с громким визгом носились по аллеям молодого парка, разбрызгивая во все стороны тёплые дождевые лужи. За ними присматривали няньки и денщики — под руководством Николая Ухова, родного дядьки Ваньки Ухова. Николай Савич занимал нынче должность Главного управителя этого загородного поместья князей Меньшиковых.

Мужчины, дымя своими курительными трубками, собрались вокруг костра, лениво горящего в центре идеально круглой, только с утра аккуратно выкошенной травянистой площадки. Некурящий Прохор Погодин, внимательно наблюдавший за детскими играми и забавами, спросил у Егора:

— Александр Данилович, смотрю, близняшкито твои здесь, бегают, веселятся. А где же младшенький, Александр Александрович?

— На Москве остался наш Сашутка, — грустно вздохнув, ответил Егор. — Катеньке и Петруше уже по семь с половиной лет, большие уже совсем, самостоятельные. А Шурику только четыре годика исполнилось недавно, да и болел он сильно по нынешней холодной весне, простуды замучили мальца…

— Господа! — неожиданно вмешался Людвиг Лаудруп, хорошо освоивший за последние годы русский язык, указывая рукой на Неву. — К причалу швартуется «Апостол Пётр». Я не велел ему этого делать. Сей фрегат должен нынче стоять в котлинском порту. Наверное, случилось чтото серьёзное.

Егор вытащил изза голенища ботфорта подзорную трубу, навёл её в нужном направлении. Действительно, со стороны Финского залива неторопливо подходил «Апостол Пётр» — 64х пушечный фрегат, недавно спущенный на воду флагман русского военноморского флота.

С борта замершего у причала «Апостола Петра» на пирс были переброшены длинные сходни, по которым на берег стали торопливо спускаться солдаты в форме недавно созданной по Указу царя Московской дивизии. У самого трапа замер — весь из себя гордый и независимый — подполковник Антон Девиер, демонстративно глядя в сторону и презрительно выпячивая вперёд нижнюю губу.

— Как это прикажите понимать, господин подполковник? — гневно посверкивая своим единственным голубым глазом, глухо и недобро поинтересовался Алёшка Бровкин, обращаясь к Девиеру. — Что молчишь, сукин кот голландский? В морду захотел, гнида худосочная? Я к тебе обращаюсь….

По сходням забухало грузно и размерено — под тяжестью уверенных шагов, и знакомый раскатистый бас властно заявил:

— Молчать, вицеадмирал Бровкин! Молчать! У меня дело наиважнейшее, государево!

На василеостровский берег неторопливо и важно, грозно и многообещающе хмуря свои седые кустистые брови, сошёл сам князькесарь Фёдор Ромодановский — начальник царской Тайной Канцелярии.

— Здравствуй, Фёдор Юрьевич! — уважительно обратился к князюкесарю Егор. — Проходи к столу, гостем будешь!

— Извини, Александр Данилович! — прогудел в ответ Ромодановский. — Не в гости я приехал к тебе…. Извини, ещё раз. Указ царский у меня! — небрежно махнул рукой в сторону. — Давайка, отойдём на пару слов…

Князькесарь уселся на каменный парапет набережной (уже одна десятая часть береговой линии Васильевского острова была надёжно забрана в камень), задумчиво глядя на речные просторы, поведал:

— Знаешь, Данилыч, а я ведь давно уже подозревал, что ты — не от мира сего. Мне же — по должности моей важной и заметной — люди много чего рассказывают о том, что видели да слышали.