Письма от родителей по электронной почте он получал регулярно, но чувствовал себя более свободным.

– Когда они совсем про меня забудут, – объявил он как-то за завтраком, – я уйду в горы и буду там жить один.

Я был уверен, что про меня эти экспериментаторы уж точно забыли, однако еще через три года на чердаке Надома у одного из мансардных окон была установлена мощная подзорная труба. На треноге.

Позже, объясняя Кортику мое «психованное», как определила матушка, поведение, я сказал, что в тот момент две грандиозные мечты наложились одна на другую и усугубили этим невозможность осуществления каждой: мечта человечества о небе и звездах и моя мечта о самостоятельных передвижениях по земле.

– Запомни! – шипел я в лицо озадаченному Кортику. – Никто из людей никогда не сможет сам оторваться от земли и взлететь, пока все обезноженные психованные калеки не пройдутся по этой самой земле.

– Люди давно уже летают в самолетах и космических кораблях, – осторожно напомнил Кортик.

Тогда я остервенело постучал ладонями по коляске.

– Может быть, ты еще скажешь, что я тоже хожу, где хочу?!

Впрочем, той же ночью мы с ним по очереди разглядывали изрытую космической оспой поверхность Луны.

«Спасибо за напоминание, что у всего человечества, как у ничтожного инвалида, тоже есть неосуществимые мечты, но нельзя ли поменять подзорную трубу на браунинг № 1347?»

И моя жизнь переменилась.

– Не нужно ли снять перчатки и сравнить отпечатки пальцев с теми, которые я оставил в прошлый приезд на вот этой самой чашке? – Его палец укоризненно указал на чашку на подоконнике с забытыми остатками кофе двухмесячной давности.

Ну и кто мог такое выдать моей матушке? Только дорогой скандальный адвокат.

Пока он застыл укоризненным памятником, я успел сообщить ему, что Кортик приедет сегодня не раньше четырех часов, так что респиратор можно пока не натягивать.

Но самое интересное было потом. Развернув руку, отец Кортика уставил этот самый затянутый резиной палец в меня и строго заявил:

– А я, молодой человек, к вам по делу.

Мы направились в «комнату мальчиков», с трудом преодолев небольшой затор в гостиной: я совсем запутался, кто кого должен пропустить в дверь первым: инвалид в коляске – здорового, хозяин дома – жильца, мальчик – взрослого, а пока я все это обдумывал, моя оскорбленная намеком на свою неряшливость матушка на полном ходу рванула между нами.

Ну, скажу я вам, он меня поразил!

Во-первых, устроившись удобно в кресле, папаша Кортика сразу же предложил мне сделку. Информацию о браунинге № 1347 в обмен на информацию об уголовном деле № 9645, возбужденном НКВД в 1945 году. Видно, сильно я его достал, тем что вместо восторженных благодарностей все требовал и требовал от него этот самый браунинг. Почувствовав сильного соперника, я как можно безразличнее поинтересовался, на кой черт мне сдалось какое-то там уголовное дело?

Он встал:

– Как хочешь.

Тогда я решил открыть одну карту.

– Из этого браунинга застрелился известный человек.

Папаша Кортика сел.

– Твой родственник? – спросил он.

– Больше, чем родственник.

– Кто может значить больше, чем родственник? – удивился папаша.

– Любимый поэт, – ответил я скромно.