В ответ послышался тяжелый вздох.

— Подойдите ко мне, — подозвал Веденкин Дадико.

Мамуашвили приблизился к столу, опустил черные глаза.

— Чем вы огорчены? Может быть, урок не подготовили?

— Никак нет… подготовил, — негромко проговорил мальчик. — Нам… капитан Беседа сказал… Мы должны быть один за всех… и все за одного… А вы Самсонову кол поставили… А я…

Как ни крепился Веденкин, он не смог сдержать улыбку.

— Ваше отношение к неудаче товарища очень похвально, Мамуашвили. Но ведь горе в том, что Самсонов по лености не ответил, да и сейчас, как видно, ему все нипочем!

Все головы повернулись в сторону Семена. Он безмятежно копошился в парте, что-то перекладывая, и был застигнут врасплох.

— А как вы сами, Мамуашвили, ответите на мой вопрос о Минине и Пожарском?

Глаза у Дадико мгновенно ожили, и он бойко, с легким приятным акцентом начал отвечать. Получив пятерку, Дадико, сияя, сел за парту, вспомнил было о товарищеском долге, хотел вызвать на своем лице огорчение, но не сумел.

В конце урока, когда до сигнала осталось минуты две, Веденкин объявил:

— Суворовец Кошелев Илья, завтра, в воскресенье, я приглашаю вас к себе домой, в гости. Зайду за вами в двенадцать часов дня.

Илюша от неожиданности и радости покраснел. Он не нашел, что ответить, и молча встал, одергивая гимнастерку. Все смотрели на Кошелева, словно он получил награду, и только Авилкин хихикнул:

— Подумаешь… в гости!

Но всем было ясно, что это от зависти, и каждый, конечно, хотел бы оказаться на месте Илюши. Однако то, что выбор Веденкина пал именно на Кошелева, никого не удивило. Илюшу любили за скромность и простоту, за то, что был он хорошим товарищем.

Виктору Николаевичу Веденкину особенно нравилось работать с малышами. В училище он преподавал и в первой роте, где в этом году была введена программа восьмого класса. Там он тоже увлекался своим предметом и щедро тратил силы. Но настоящую радость, дающую ощущение полноты жизни и счастья, — подлинного, непередаваемого никакими словами счастья, — он получал от работы с маленькими.

До Отечественной войны Веденкин читал лекции в учительском институте. Ему приходилось работать и в техникуме, и в школе взрослых, но всегда его тянуло именно к «мелюзге», как ласково называл он ребят младшего возраста.

Трудно сказать, что привлекало его в этой возне с маленькими. Может быть, их доверчивость, детская жадность ко всему новому, ощутимая податливость души, готовой принять ту форму, которую придает ей мастер. Может быть, привлекала необходимость предельно оттачивать каждую деталь своего рассказа, отбирать самые необходимые и точные слова и образы. Не раз представлялась Веденкииу возможность поступить в аспирантуру, но он обходил ее. И когда жена, Татьяна Михайловна, подтрунивая, говорила: «Видно, так ты и умрешь школьным учителем!» — Виктор Николаевич убежденно отвечал:

— Видишь ли, Танюша, каждый человек должен использовать свои способности наилучшим образом и, если это можно, по велению сердца. Нет для меня слаще труда, чем просвещение «мелюзги»! Аспирант стремится стать кандидатом, кандидат — доктором. В человеке непреодолимо желание совершенствоваться, удовлетворять интеллект. Ну, а коли я все это нахожу в работе с «мелюзгой»?

Веденкин мог часами обдумывать урок, восстанавливать в памяти факты и события, бережно отбирать нужное. Важно было сначала продумать, о чем следует и о чем не следует рассказывать. И потом уже — как преподнести материал? Ему хотелось так рассказать о Святославе, чтобы ребята вдруг увидели перед собой суровое лицо воина с синими глазами, такими же, как у его матери — княгини Ольги, с густыми бровями, сросшимися на переносице; увидели дымные походные костры в степи, услышали призыв Святослава «Не посрамим земли русской!», клич «Потягнем!», храп коней, скрежет скрестившихся мечей, свист аркана и вкрадчивый шелест стрелы.