«А ведь настанет пора, — подумал Веденкин, — придет ко мне вот такой Илюша и попросит: „Виктор Николаевич, дайте рекомендацию в партию…“ Поручусь, как за сына!..» От этой мысли ему стало тепло.

В это время Илюша Кошелев, аккуратно сложив на тумбочке китель и брюки, нырнул под одеяло, свернулся калачиком. Перед глазами проплыли Надюша, сестрица Даша, Виктор Николаевич в синем свитере. Засыпая, Илюша думал об учителе: «Я за него в огонь и в воду… Расскажу тете Фросе». Счастливо улыбаясь, он заснул.

ГЛАВА III

Отделение, показавшееся Боканову в первый день знакомства одноликим, было в действительности очень разнохарактерным и сложным, как и каждый коллектив. Год совместной жизни объединил ребят первой, непрочной связью, раскрыл слабости и достоинства каждого, но настоящей дружбы еще не принес. В отделении любили левофлангового — безобидного балагура Павлика Снопкова, уважали меланхоличного, спокойного Андрюшу Суркова за его талант художника и незлобивость. Геннадию Пашкову, генеральскому сыну, заласканному дома, в первые же дни дали прозвище «Осман-паша». Его недолюбливали, хотя и признавали в нем лучшего рассказчика прочитанных книг. Совсем другим, чем к Пашкову, было отношение отделения к Савве Братушкину, — над ним, правда, подтрунивали: «форсун», «задавака», но склонны были снисходительно видеть в его слабости не гонор и себялюбие, как у Пашкова, а лихость.

Стремление обратить на себя внимание принимало у Братушкина порой уморительные формы, а иногда доставляло ему даже неприятности. При игре в футбол, желая единолично забить мяч, Братушкин часто получал от судьи штрафные за офсайд, так как, «пасся» на запретном поле, отлеживался на нем или притворно прихрамывал. В прошлую зиму, бесснежную и морозную, Савва до тех пор не опускал на прогулках наушники, пока не отморозил ухо.

Расписывался он с загогулинами, с курчавыми росчерками, в скобках поясняя печатными буквами: «Братушкин». А при ходьбе вне строя, казалось, ввинчивал что-то в пол правой ногой и раскачивался по-матросски.

Старшим в отделении был грудастый, квадратный Василий Лыков, большой любитель покушать и поспать. В перемену он, вобрав короткую шею в плечи и склонив набок голову, разминал мускулы приемами бокса. Оттопырив губы, он с ожесточением наносил удары невидимому противнику.

В первые месяцы по приезде в училище Лыков пытался установить в классе «режим кулака». Он подговаривал ребят не писать письменную работу по математике, уйти на речку, объявить бойкот Пашкову и даже избить его.

Офицеры только разводили руками, удивляясь обилию «чрезвычайных происшествий» в отделении, и не подозревали, что все это было делом рук Лыкова, которого они между собой называли Васильком. Он казался добродушным: светлые, навыкате, глаза, толстые губы, манера держать руки так, будто у него подмышками по арбузу.

Все прояснилось неожиданно. Класс сам решил «свергнуть иго» Лыкова. Ночью в спальне состоялось тайное собрание. После этого Лыков утихомирился, а через полгода снова был признан вожаком, но уже никогда не пускал в ход кулаки.

Василий Лыков рос в крестьянской семье, его рано приучили к бережливости и хозяйской расчетливости. В училище он первое время собирал в бане обмылки и складывал их в мешочек — «мамке передать». Пользуясь положением старшего в отделении, Лыков выбирал себе самые лучшие, по его мнению, ботинки, самый лучший кусок пирога, самую лучшую койку в спальне. В каждое дело он старался внести хозяйственную основательность. Парта его имела дверцу с замочком, сверху на ней лежало расписание под стеклом, а позади, на стене, Лыков аккуратно прикрепил газетный лист бумаги, чтобы не пачкать спину и локти о стену.