В лоне мусора. Ах!

Очевидно, я настолько мелкий грешник, что недостоин наказания. Или — иии — настолько великий, что имею возможность пользоваться безнаказанностью. А?

Ага.

Слышится громовой голос папы:

— Верно, верно.

7

Появляется внушительная фигура моего отца. Ах!

Царственно белая мантия (несмотря на многократную обработку в стиральной машине, несколько пятен все же осталось).

Белый ореол волос, венчающий крупную голову.

Кардиналы, стражники, арестованный подобострастно приветствуют его. Хором.

— Многая лета папе Эдуарду, богу на земле!

Мой отец человек исключительно сильный (красивый), могучий.

Однако ему нравится изображать из себя развалину, ууу, едва таскающую ноги.

Поэтому он опирается — вместо трости — на гладкую надушенную руку Иоанна, аббата Бостонского.

О, ну конечно, это он! Вы не ошиблись.

Молодой человек, что недавно сидел в ванне.

Интересно, откуда берутся такие красавчики? На нем неизменно чистая туника (похоже, он меняет ее каждый день).

А?

Ходят слухи, что добрее его нет человека аж во всей великой Стране.

Я помню, как он вечно путался у меня под ногами — здесь, во дворце, когда мы еще были детьми. Как я, ууу, убивался тогда из-за своего уродства («Маменькин ублюдок на паучьих ножках»); я ненавидел Иоанна и чего бы только не сделал (не отдал) ради того, чтобы быть как он, походить на него.

Потом это прошло (о-о-о!).

В Иоанне, я чувствую, есть что-то такое, что непосредственно касается меня.

Думаю, что вместе мы представляем собой идеальную окружность: я — черный полукруг, он — белый.

Что мне досталась худшая, а ему лучшая часть одной и той же субстанции.

Что мы — ах — антиподы, и это нас роднит, то-то и оно.

У-у, умные люди, вы меня понимаете.

Папа усаживается на трон-престол (и-и-и, изъеденный жучком, топорный, стульчак, да и только, зато — ох ты — точь-в-точь по моим тощим ягодицам, словно на заказ).

Иоанн занимает свое обычное место, рядом с папой. Он стоит, но впечатление такое, будто сидит у папы на коленях.

Так или иначе, я включил Иоанна в длинный список людей, заслуживающих ненависти.

Эх, хорошо бы, конечно, кто-нибудь объяснил мне, как это — ненавидеть всей душой! Я подозреваю, что моя ненависть, хоть и похожа на настоящую, чересчур поверхностна, неглубока.

Ах, ну что это за ненависть, а?

Боюсь (опасаюсь), что в самом разгаре операции я вдруг забуду, уф, за что собирался убрать того или иного врага, либо — охохонюшкихохо — еще хуже: не смогу сказать, почему считаю его врагом.

Ну да ладно, там видно будет.

Сейчас же я хочу обратить ваше внимание на взаимосвязь (контакт) между моим отцом и Иоанном. Э, это небезынтересно, о’кей.

Эдуард, насупив брови, изучает (оценивает) ситуацию. Затем лепечет на ухо красавчику Иоанну:

— Ммм.

— Отлично, — заключает Иоанн, внимательно (сосредоточенно) выслушав божественный лепет. И тут же переводит: — Вопрос к Марку, кардиналу Бейкерсфилдскому, государственному секретарю. Как продвигается суд?

Марк (он делает это непрерывно) поправляет пальцем очки.

— Я бы сказал, так сказать, что высочайшее решение о судьбе этого грешника надлежит вынести папе.

— Ммм, — говорит папа на ухо Иоанну.

— Отлично. — На этот раз Иоанн обращается к Луке: — Кардинал Ричмондский, великий инквизитор, что ты можешь сказать, а?

А?

— Он виновен.

Арестованный усиленно кивает.

— Угу, черт меня побери!

— Ммм.