Лука выслушал это, делая вид, будто разглядывает черный ободок ногтя на большом пальце.

С закрытыми глазами считаю до десяти.

Аут! (Нокаут.)

Я победил.

У, уложил их — окончательно и бесповоротно.

Срочно нужен танец. Гопля, эх! Гопля, ах!

Ну, кто первый?

— Аах!

Один есть.

— Аааах!

Это уже двое других.

— Ааааааааааааахахахахахахахахахахахахахахахахаха!

Смеются, что ли?

Смех (э-эх!) становится неудержимым, клокочущим, гомерическим.

Раблезианским.

Э-эх!

— Браво, браво.

О!

Папа.

Но ведь я только что собственными глазами видел, как он проглотил снотворное — целую горсть — и преспокойно закрыл (смежил) глаза.

Мой отец.

Кардиналы уходят, со смехом (ух!) хлопая друг друга по плечу.

Отец знаками приглашает меня сесть на трон. На свой трон. На свое место.

О! Повелевает.

Я повинуюсь. Присаживаюсь на трон. Бочком.

— Отец, ты все слышал?

— Браво, браво. Ммм.

— Может, хватит тебе корчить из себя шута и прикидываться, будто не умеешь говорить?

Э! Эдуард смотрит на меня, сощурив один глаз.

— Это ты шут. Вернее, безмозглый слизняк. И не называй меня отцом.

А-а-а!

Я огрызаюсь. О-о-о!

— Почему кардиналы смеялись? Со мной шутки плохи.

Разве нет? А?

Он добродушно улыбается.

— Ты дурачок, Ричард. Жалкий, безмозглый слизняк. Скажи, ты когда-нибудь видел господ, которых оговорил? Реда, Уайта, Блэка?

Как же!

— Их нельзя увидеть. Они сидят в своих кабинетах на последних этажах (уф!) фирменных небоскребов.

— Ты был у них в офисах?

Ах ты!

— Нет.

— А ты сходи, — у, усмехается он. — Ты найдешь их пустыми. Пустые столы и кресла, безмолвные телефоны.

— Как так?

— Мистеров Уайта, Блэка и Реда, владеющих крупнейшими предприятиями нашей Страны, не существует. Вернее, больше не существует. Остались только их имена. У нас есть промышленность, но нет промышленников. Капитализм без капиталистов.

А? О!

— Когда вы их устранили?

— Они сами убыли. Давным-давно. Решили, что им здесь невыгодно, вот и все. Не знаю толком, куда они делись, не интересовался. Кажется, у них было намерение развернуться в какой-нибудь отсталой южной стране, где никогда не слышали о финансовом капитале, акциях, дивидендах.

Вот тебе раз!

— Не понимаю.

— Потому что дурак.

— Но ведь у нас самые высокие в мире прибыли, самая большая отдача от капиталовложений в промышленность. Наша экономика, не в пример прочим, не знает спадов и кризисов.

Вот.

Он медленно качает седой головой.

— Ну не дурак ли ты? Не безмозглый слизняк? Ты ведешь себя так же глупо, как твой брат Георг. Высосал из пальца лжеулики, построил на них обвинения, а они бац! — и рассыпались. Несерьезно. Хуже не придумаешь. Особенно если речь идет о бизнесе или о политике. Я пытался тебя направить, делал что мог, но ты ничего не понял.

Ах! («Наверно, я не должна этого говорить, ведь я мать, но у бедного Ричарда головка не варит».)

— Отец!

Ух!

Он жестом просит не перебивать его.

— Твой Ричард, Ричард, которого ты взял за образец и которому стараешься подражать, был гениальный интриган.