Потом мне встретился англичанин, с которым я завязал знакомство, поначалу казавшееся многообещающим, — очень смышленый юноша, он печатается в лондонских газетах и знает Париж почти так же хорошо, как Тристрам. С неделю мы странствовали вместе, но затем и он с отвращением отринул меня: я, мол, невыносимо добродетелен и чересчур строгий моралист. Мое проклятие — сообщил он по-дружески — щепетильная совесть; я подхожу ко всему как методистский священник и рассуждаю как старая леди. Это привело меня в немалое замешательство. Кому из двух моих критиков верить? Я не очень расстроился и скоро пришел к заключению, что оба они — болваны. В одном вряд ли у кого хватит дерзости укорять меня — в том, что я остаюсь Вашим верным и преданным другом.
Глава шестая
Отказавшись от мысли посетить Багдад и Дамаск, Ньюмен еще до конца осени вернулся в Париж. Он поселился в комнатах, которые подыскал ему Том Тристрам, причем тот руководствовался собственными соображениями насчет того, что, как он выражался, соответствует положению Ньюмена в обществе. Ньюмен же, услышав, что при подыскании квартиры надо сообразовываться с положением в обществе, сразу заявил, что ничего в таких делах не понимает, и упросил Тристрама взять эту заботу на себя.
— Вот уж не подозревал, что занимаю в обществе какое-то положение, — объяснил он. — А если и занимаю, то не имею ни малейшего представления какое. По-моему, занимать в обществе положение означает, что ты можешь пригласить на обед тысячу или две тысячи человек. А здесь я знаю только тебя, твою жену и милого месье Ниоша, который прошлой весной давал мне уроки французского. Могу ли я пригласить вас всех на обед, чтобы вы познакомились? Если могу, приходите завтра же.
— Вы не слишком-то любезны по отношению ко мне, — заметила миссис Тристрам. — Не я ли весной представляла вас всем, кого только знаю?
— Да и верно, я совсем забыл. Но мне казалось, вы и хотите, чтобы я позабыл об этих знакомствах, — сказал Ньюмен с тем давно усвоенным простодушием, которое часто отличало его высказывания, отчего собеседники терялись: что это — добродушное, хотя и несколько странное подчеркивание своей наивности или смиренная претензия на проницательность. — Вы же сами говорили, никто из них вам не нравится.
— О, вы делаете мне честь, вы хотя бы это запомнили! — воскликнула миссис Тристрам. — Однако впредь, прошу вас, не держите в памяти злонамеренных высказываний, запоминайте только добрые. Это совсем нетрудно, да и не перегрузит вашу память. Но хочу вас предостеречь — если вы доверите моему мужу подобрать вам комнаты, вы обречены ужас что получить.
— Ужас, дорогая? — вскричал мистер Тристрам.
— Сегодня я не настроена говорить гадости, а то выразилась бы еще определеннее.
— Как ты думаешь, Ньюмен, что бы она сказала, — засмеялся Тристрам, — пожелай она действительно выразиться определеннее? Ведь она может свободно излить свое неудовольствие на нескольких языках! Это дает ей передо мной неоспоримое преимущество — меня хоть режьте, выругаться я могу только по-английски. Когда я злюсь, я сразу возвращаюсь к нашему дорогому родному языку. По мне, так лучше его на свете нет.
Ньюмен объявил, что совершенно не разбирается в столах и стульях и, поскольку речь идет о жилье, с закрытыми глазами примет все, что предложит ему Тристрам. Отчасти это была чистая правда, но отчасти — потворство другу, ведь наш герой прекрасно знал, что из всех возможностей убить время для сердца Тристрама нет ничего милей, чем рыскать по городу в поисках квартиры, осматривать комнаты, заставлять хозяев открывать окна, тыкать тростью в диваны, судачить с хозяйками и выведывать, кто живет наверху, кто — внизу; Ньюмен тем более был склонен передать все хлопоты в руки Тристрама, что понимал: его услужливому приятелю заметно некоторое охлаждение в их былых отношениях. |