– Да, – ответил я и повернулся к человеку, облик которого оказался в разладе с голосом. Он был не выше пяти футов восьми дюймов, почти стройный, с чисто выбритым жестким лицом и синими глазами того сорта, в которых всегда живет вызов. Это было такой же неожиданностью, как очная встреча с телефонным знакомым.

– Ваше имя.

Я назвал себя.

– Мистер Роджек, нам придется углубиться в самые неприятные детали всего этого.

– Хорошо, – глухо ответил я, стараясь не встречаться с ним глазами.

– Меня зовут Робертс. Нам надо доставить вашу жену на 29-ю Восточную, дом 400, и, возможно, придется побеспокоить вас еще раз, чтобы вы опознали ее формально, но сейчас – если вы только подождете…

Я колебался, не воскликнуть ли что-нибудь вроде «О Господи, прямо у меня на глазах, взяла и выбросилась», но эта мысль оказалась мертворожденной. Робертс внушал мне тревогу, которая была в чем-то сродни тому беспокойству, что порой вызывала у меня Дебора.

Я пошел вдоль выстроившихся в одну линию машин, попавших в аварию, и увидел, что неприятного вида пожилой незнакомец все еще продолжает скулить. Вместе с ним в машине сидела молодая пара, высокий смуглый красивый итальянец, который вполне мог быть его племянником, между ними было определенное фамильное сходство. У него было слегка отечное лицо, безупречная черная и отнюдь не курчавая шевелюра, одет он был в черный костюм и белую шелковую рубашку с платиново-белым шелковым галстуком. Это был тот тип мужчин, который мне никогда не нравился, а сейчас он мне нравился и того меньше из-за блондинки, с которой он сидел в машине. Мне удалось взглянуть на нее лишь мимоходом, но у нее было одно из тех безупречно красивых американских лиц – лицо девушки из маленького городка с безукоризненными тонкими чертами, – без которых не обходится ни одна реклама или киноафиша. Но было в ней и кое-что получше: налет изыска, присущий продавщицам из самых фешенебельных магазинов, некое серебристое изящество во всем облике. И легкая, приятная, спокойная аура. Ее классической формы нос был чуть вздернут кверху, как нос катера, скользящего по воде. Она, должно быть, почувствовала мой взгляд и повернулась – до этого она с известной скукой внимала усталым утробным звукам, вырывавшимся у мужчины в дымчатых очках, – и ее глаза, поразительного зелено-золотисто-желтого цвета (цвет оцелота), теперь смотрели на меня с простодушным провинциальным любопытством.

– Ах вы, бедняга, – сказала она, – у вас все лицо в крови. – Это был сильный, сердечный, доверительный, почти мужской голос, с легкими отголосками южного говора. Она достала носовой платок и провела им по моей щеке.

– Какой ужас, – сказала она. Какая-то нежная, но непреклонная, почти материнская забота была в том, как она вытирала лицо.

– Слушай, Шерри, – произнес ее спутник, – сходила бы ты туда, к полисменам, и поглядела, не можем ли мы увезти отсюда дядюшку. – Он явно пренебрегал мною.

– Да ладно, Тони, не привлекай к себе слишком много внимания.

И дядюшка застонал вновь, словно попрекая меня тем, что я привлекаю внимание к себе.

– Благодарю вас, – сказал я блондинке. – Вы очень любезны.

– Я вас знаю, – ответила она, заботливо осматривая мое лицо. – Вы выступаете по телевизору.

– Да.

– У вас интересная программа.

– Благодарю вас.

– Мистер Роджек, – окликнул меня детектив.

– Как вас зовут? – спросил я.